И снова воображение развертывало перед ним картины пережитой юности, и снова вставал перед ним образ Оксаны – то маленькою, заброшенною девочкой, то стройною, красивою дивчыной, но всегда любящей, всегда дорогой...
Уже свод небесный начал бледнеть на востоке, когда усталый козак заснул наконец крепким предрассветным сном.
Утром вернулись в лагерь разведчики и сообщили, что в этой местности действительно прошел недавно сильный шляхетский отряд, составленный из надворных милиций разных панов, что шляхта казнит по дороге всех, – и правых, и виноватых, – и ищет Морозенка, но что все народонаселение ждет только сигнала и готово подняться, как один.
– Отлично, панове! Ищут нас ляшки, так и поспешим же им навстречу! – вскрикнул весело Морозенко. – Пусть принимают желанных гостей!
Через полчаса лагерь был уже снят, и козаки двинулись по направлению, указанному пришедшими с разведчиками крестьянами.
Утро стояло свежее, погожее. Разославши по сторонам маленькие передовые отряды, козаки бодро подвигались вперед.
Чистый, живительный воздух и яркий солнечный свет прогнали грусть и печальную задумчивость, навеянные на Морозенка меланхолической ночью; сегодня все казалось ему уже в более отрадном виде; уверенность в возможности отыскать Оксану росла все больше и больше; с каждым шагом коня, казалось ему, уменьшается разделяющее их расстояние и близится так мучительно ожидаемый час свиданья. Эх, скорей бы повстречаться с этим отрядом! Там, говорят, собралось много шляхты; не может быть, чтобы никто не слыхал о Чаплинском; отыскать бы его скорее, вырвать свою голубку, спрятать ее в верном местечке, а тогда хоть на смерть!
Подогреваемый такими мыслями, Морозенко невольно горячил своего коня, возмущаясь медленным движением отряда.
– Чего это ты так басуешь, сыну? – крикнул, догоняя его, Сыч.
– Эх, батьку, да ведь если мы таким ходом будем идти, то и двадцати верст не сделаем в сутки.
– Отряд скорее не может: возы, гарматы да пешее поспольство, которое пристало к нам.
– Знаю, знаю! – закусил нетерпеливо ус Морозенко. – Ну, что ж делать? Поеду хоть сам вперед, посмотрю, не узнаю ли чего нового?
– Неладно, сыну!
– Э, что там, сторона своя. Панов нету.
– А отряд?
– Пошли же вперед наши разведчики.
– Ну, как хочешь, а я тебя самого не пущу, – решил Сыч, – возьмем еще козаков с десяток, тогда пожалуй.
Морозенко согласился с ним и, передавши временно начальство над отрядом Хмаре, двинулся с Сычом и с десятком козаков вперед.
Перед козаками расстилалась все та же волнистая равнина, дорога извивалась и терялась в цветущих полях и лугах; только веселое чиликанье птиц нарушало плавную тишину полей; все словно нежилось под горячими лучами солнца, и ничто в природе не говорило о той кровавой борьбе, которая кипела во всех местах благодатной страны.
Проехавши верст пять, козаки заметили наконец большую деревню, расположившуюся на двух холмах.
– Ну, панове, – обратился Морозенко к своим спутникам, – пока что не называть меня Морозенком; скажем, что мы спешим к Богдану посланными к нему от Киселя. Посмотрим, что и как думает поспольство?
Козаки согласились и начали медленно подыматься на гору. Уже издали к ним долетели стуки кузнечных молотов и нестройный гул толпы. Когда же они совсем поднялись на гору, то глазам их представилось нечто весьма странное. У двух обширных кузниц была свалена целая груда кос, серпов и лемешей; четыре здоровых кузнеца с багровыми, вспотевшими лицами и распахнутыми на груди сорочками усиленно стучали молотами; двое других работали мехами у ярко пылавших горнов. Несмотря на рабочий день, огромная толпа поселян окружала их. Крики, шум, брань и стук молотов – все сливалось в такой нестройный гул, что сначала ни Морозенко, ни его спутники не могли разобрать ни одного отдельного голоса. Толпа была так разгорячена своим совещанием, что никто и не заметил прибытия козаков. Воспользовавшись этим обстоятельством, последние приблизились к толпе и, не замеченные никем, начали прислушиваться к спорящим и перекрикивающим друг друга голосам.
– Да что там долго толковать, панове! – кричал один осипший от натуги голос. – Перекуем лемеши и косы, да и гайда к батьку Богдану!
– А чего спешить? К Хмелю всегда поспеем! Полатать бы раньше свою худобу, – перебил его другой.
– Правду, правду говорит! – поддержали его ближайшие. – Полататься бы след!
– Будете лататься, пока не полатают вам спины, дурни! – покрыл все голоса первый. – Говорю вам дело: перекуем вот лемеши и косы, да и к Хмелю. Время горячее, сами видите; поспешим, так не слупят с нас шкуры, как со старых шкап, а если будем долго толковать да советоваться, так и дождемся того... Плюньте мне в лицо, коли не так!
– Тебе ловко говорить: сам бобыль, а жены наши, а дети? Как? – раздалось в нескольких местах.
– Сами оборонятся. Мы с ними оставим стариков. Чем больше будет у батька Богдана войска, тем скорее прикончим панов, а останемся здесь, так и нас с женами замордуют, и не выйдет пользы ни им, ни нам!
– Верно, верно! – поддержали говорившего воодушевленные крики.
– Рушай, хлопцы, к батьку Хмелю! – закричала с азартом большая часть толпы. Но в это же время раздались отчаянные крики с противоположной стороны:
– Стойте, молчите! Тише! Да молчите же, дьяволы! Грыцко говорит.
– А ну его к бесу! Чего там? Не нужно! К батьку Богдану, да и баста! – закричали окружавшие первого оратора,
– Да стойте, ироды! Дайте хоть слово сказать! Молчите, а не то мы вам заклепаем горлянку! Грыцко, говори, говори! – кричали окружавшие Грыцка.
– Не нужно! Молчи! Проваливай! Умнее не скажешь! К Хмелю, к Богдану! – ревела другая часть толпы.
Крики, брань, лестные пожелания – все смешалось в один общий гул; в некоторых местах уже поднялись палки, и спор окончился бы общею дракой; но в это время поднялась над толпой, придерживаясь за головы двух других, чья то высокая, коренастая фигура.
– Ха ха! Вот штукарь! Смотри, братове, куда влез! – закричали сразу несколько голосов.
Появление над головами высокой, косматой фигуры, сидящей на шее у товарища, отвлекло внимание толпы. Взобравшийся на свою оригинальную кафедру оратор воспользовался этим моментом.