– Да, да, – ответил поспешно хозяин, – много здесь перепрятывается их и у нас, и у святого рачителя нашего, ищут только к кому бы пристать; много есть юнаков и среди наших молодых горожан, готовых поднять оружие за святое дело, есть и казна: святое богоявленское братство ничего не пожалеет. Мы ждали только тебя.
– О господи милосердный! Ты не оставляешь нас! – вскрикнул тронутый и восхищенный Богун.
– Так, так, казаче, – господь печется о нас, он не оставляет нас и в самых злых бедствиях; он дал нам нашего неусыпного рачителя и указал нам, что сила наша заключается в нас самих. Не одному казачеству – всем нам дорога наша святая воля и вера, все хотим разбить лядское ярмо. Зайшлый гетман наш Конашевич Сагайдачный вписался со всем Запорожьем в наш святой братский "Упис"{127} и мы дали друг другу клятвенное обещанье стоять друг за друга до конца живота... Ведь одной мы матери дети, и все будем стоять за нее, на погибель мучителям латинянам... кто чем может, кто саблей, а кто хоть своим трудом.
– Правда, правда, друже! – отвечал тронутым голосом Богун. – А вот ты до сих пор не сказал, как величать тебя?
– Крамарем.
– Ну, будем же, Крамарю побратыме, друзьями! – встал Богун, заключая Крамаря в свои могучие объятья.
– Спасибо, спасибо, брате! – отвечал польщенный Крамарь. – Дружба с таким лыцарем славетным – большая честь для меня.
Друзья обнялись и поцеловались трижды по казацкому обычаю.
– Ну, теперь сделай же мне ласку, друже, – заговорил Крамарь, – отведай у меня хлеба соли, отдохни со своими казаками, всего найдется у меня вдоволь; а вечером и к владыке пройдем, он давно уже ищет увидеть тебя. Да вот еще, захвати ты с собой эту штуку кармазину, – сунул он Богуну под мышку штуку красного сукна, – чтоб еще не подумали чего. Здесь ведь ляхами да ксендзами весь Подол кишит... И иди ты вперед, дворище мое тебе всякий укажет, а я сейчас за тобою. Потолкуем обо всем дома. Береженого, знаешь, и бог бережет.
– Гаразд! – согласился на все Богун.
Был уже поздний темный вечер, когда Богун и Крамарь, пробираясь осторожно нелюдимыми закоулками, дошли до заднего входа в Богоявленский монастырь, выходившего на пустынный берег Днепра. На Богуне теперь надета была длинная мещанская одежда, а тень от высокой шапки колпака закрывала почти все лицо; предосторожность эта оказалась не лишней, так как по улицам, несмотря на позднюю пору, везде попадались и польская стража и католические монахи.
Крамарь постучал в калитку монастыря; послышалось чье то тяжелое шлепанье, и старый монах, посмотревши сперва в маленькое оконце, проделанное в калитке, впустил пришедших в монастырский двор.
– А что превелебный владыка? – обратился к нему Крамарь после обычных приветствий.
– Отдыхает, но вас велел провести к себе, – ответил монах.
– Ну так идем!
Монах пошел вперед, а за ним последовали Богун и Крамарь.
Они вошли в здание монастыря и, проминувши несколько высоких и узких коридоров, остановились у небольших дверей.
Монах откашлялся и, постучавшись в дверь, произнес тихо:
– Благословен бог наш!
– Во веки веков, – ответил из кельи чей то твердый голос.
– Преосвященный владыко, брат Крамарь с казаком пришли.
– Войдите! – послышалось в ответ.
Монах открыл дверь и пропустил в келью Крамаря и Богуна.
В келье было почти темно; окно выделялось в ней каким то тускло синеющим просветом. Большая серебряная лампада слабо освещала комнату. Размеры и обстановка ее терялись в этом полусвете, да Богун и не заметил ее: внимание его приковала к себе высокая и величественная фигура владыки, сидевшего у стола.
Хотя Богун и не видал его ни разу до сих пор, но сразу же догадался, что это не мог быть никто иной. Черная одежда владыки спускалась до полу, тень покрывала лицо и всю фигуру владыки, но, несмотря на это, Богун заметил его гордую осанку, его высокий лоб и пристальный пронизывающий взгляд его прекрасных черных глаз.
– Благослови, преосвященнейший владыко! – произнес Крамарь, а за ним и Богун, склоняясь для благословенья.
Владыка поднял руку для крестного знаменья и, произнесши короткое благословенье, обратился к Богуну:
– Сыне мой, приблизься сюда.
Богун сделал несколько шагов и остановился. Владыка не спускал с него пристального взгляда; Богуну показалось, что взгляд этот пронизывает его насквозь.
Наконец владыка произнес медленно:
– Полковник Богун?
– Он самый, ваша превелебность! – ответил Богун.
– Слышал я много о твоих доблестях, казаче! – продолжал владыка.
– Что с этих доблестей! – вздохнул Богун. – Большая ли честь в том, что я жизнью не дорожу! Уж так круто приходится, превелебный владыко, что, кажись, и без битвы рассадил бы ее о камень.
– Да, – вздохнул в свою очередь владыка и опустил голову, – господь посылает нам великие испытания: все знаю я... Но, – выпрямился он гордо и заговорил сурово, – мужайтесь, братья, мужайтесь! Плоть бо немощна, но дух да пребудет бодр.
– Превелебный владыко! Клянусь тебе, мы не падаем духом! – воскликнул горячо Богун. – Мы все поклялись умереть до одного, а не согнуть под лядским игом шеи, и выполним свое слово!
– Умереть, все едино, что согнуться под игом, – произнес строго владыка, – и даже горше, ибо это значит бросить на произвол ляхов католиков весь беззащитный народ и всю родную землю. Нет! – стукнул он золоченым посохом о пол. – Сбросить это ненавистное иго и зажить вольно, смело, свободно, как живут все другие народы!
– Но разве мы мало пытались свергнуть его? Сколько восстаний подымали мы, превелебный владыко, сам знаешь, а чем кончались они? Вот и теперь!.. А разве у нас мало лыцарей доблестных и отважных? Каждый несет на смерть со смехом свою голову! Что за казак, что за атаман был Гуня?.. Ну и что ж, не выдержал... разгромили ляхи... Но, – сверкнул казак глазами, – они могут побеждать нас, превелебный владыко, но не согнут никогда, никогда!
– Одной доблести и отваги мало! – произнес медленно Могила, впиваясь глазами в лицо казака, словно желая проникнуть в его внутренний мир.
Глаза казака смотрели смело, отважно, прекрасное лицо его горело благородным воодушевлением; казалось, не могло быть сомненья, что он не задумается ни на один миг отдать за родину всю свою жизнь; но владыка искал в нем чего то и, видимо, не отыскал того, что хотел.