П и ш е к. Уа! Как балалайку, наладил тебе твой отец. Бряцаешь не вовся глупо. Для мене мило, что сердце есть то же, что пещь.
Е р о д і й. Всякое сердце есть жертвенник, огнище или каминок...
П и ш е к. Что же ты замолк?
Е р о д і й. Желаніе есть то неугасаемый огнь, день и нощь горящій. Дрова суть то вся, желаемая нами. Сіє горнило и сія бездна — угліе огненное, куреніе дыма восходящія до небес и нисходящія до бездн пламенныя волны вhчно изблевает, са?ма сущи морских бездн и ширина небес всhх. Тут-то слично подобает сказать святаго Iси?дора слово. "О человhче! Почто дивишься высотам звhздным и морским глубинам? Внійди в бездну сердца твоего! Тут-то дивися, аще имаши очи". О, глубокое сердце человhку, и кто познает его? О, сердце и воля, безпредhльный и безконечный аде!
П и ш е к. Видь же и твое сердце горит, и курит, и дымится, кипит, клокощет, пhнится. Так ли?
Е р о д і й. Со?дома видь горит, курит и протчая, сирhчь неблагодарное сердце. О всhх бо неблагодарных пишется: "Горе им, яко в путь Каинов поидоша..." Но не всh же суть сердца? Каиновы. Суть и Авелевы жертвенники благовонныи, яко кадило дым, возвhвающіи во обоняніе господа вседержителя. Не вhсте ли, госпоже моя, яко пеларгіянскій род есмы, раждаемый ко благодарности? Сего ради и от человhк благочестивый нашим именем знаменаются (еродіос), божіе бо благоуханіе есмы. Не воздаєм безумія богу, тщаніем не лhнивы, духом горяще, господе?ви работающе, упованіем радующеся, скорби терпяще, в молитвах пребывающе, о всем благодаряще, всегда радующеся.
П и ш е к. Развh же у вас благочестіе и благодарность есть тожде?
Е р о д і й. Развh же то не тожде есть: благое чествовать и благій дар за благо почитать? Благочестіе чествует тогда, когда благодарность почтет за благое. Благочестность есть дщерь благодарности. Благодарность есть дщерь духа вhры. Тут верх... Вот вам Араратска гора!
П и ш е к. Признаюся, друже, что сердце мое нудится дивитися сердцу, неописанной (по глаголу твоему) безднh. Оно мнh час от часу удивителнhе. Слово твое дhйствует во мнh, будьто жало, впущенное в сердце пчелою.
Е р о д і й. Сего ради ублажаю вас.
П и ш е к. О чем?
Е р од і й. О том, что ваше желаніе, или аппетит, начал остритися ко единой сладчайшей и спасителнhйшей со всhх пищей пищh. Как денница солнце, так и сіє знаменіе ведет за собою здравіе. Недужной утробh мерзка есть ядь самая лучшая и яд для нея. Здравое же и обновленное, яко орляя юность, господем сердце преображает и яд в сладкополезну ядь. Кая спасителнhе пища, как бесhда о богh? И всh гнушаются. Что горестнhе есть, как пароксизмами мырских сует волноватися? И всh услаждаются. Откуду сія превратностh? Оттуду, яко глава у них болит. Бо?льны, послhды же ме?ртвы, и нhсть Елиссея сих умонеду?жных и сердобольных отроков воскресити. Что бо есть в человhкh глава, аще не сердце? Корень древу, солнце мыру, царь народу, сердце же человhку есть корень, солнце, царь и глава. Мати же что ли есть болящаго сего отрока, аще не перломатерь, плоть тhла нашего, соблюдающая во утробh своей бысер оный: "Сыне, храни сердце твое!" "Сыне, даждь мнh сердце твое!" "Сердце чисто созижди во мнh, боже!" О блажен, сохранившій цhло цhну сего маргарита! О благодарносте, дщерь господа Саваофа, здравіе жизнь и воскресеніе сердцу!
П и ш е к. Пожалуй, еще что-либо поговори о сердцh. Вельми? люблю.
Е р о д і й. О любезная госпо?же моя! Повhрьте, что совершенно будете спокойны тогда, когда и думать и бесhдовать о сердцh не будет вам ни омерзhния, ни сытости. Сей есть самый благородный глум. Любители же его нареченны — "царское священіе".
П и ш е к. Для чего?
Е р о д і й. Для того, что вся протчая дhла суть хвост, сіє же ест глава и царь.
П и ш е к. Ба! А что значит глум? Я вовся не розумhю. Мню, яко иностранное слово, сіє.
Е р о д і й. Никако. Оно есть ветхославенское, значит то же, что забава, еллински (????????? — діатріба), сирhчь провожденіе времени. Сей глум толико велик, яко нарочито бог возбуждает к нему: "Упразднитеся и уразумhйте", толико же славен, яко Давид им, яко же царским, хвалится: "Поглумлюся в заповhдех твоих". Древле един точію Израиль сею забавою утhшался и наречен язы?ком святым, протчіи же языцы, гонящіи и хранящіи суетная и ложная,— псами и свиніями. Сей царскій театр и дивный позор всегда был присный и неразлучный всhм любомудрым, благочестивым и блаженным людем. Всякое позорище ведет за собою скуку и омерзhніе, кромh сего; паче же сказать: чем болhе зрится, тhм живhе рвется ревность и желаніе. Елико внутреннhе отверзается, толико множайшая и сладчайшая чудеса открываются. Не сей ли есть сладчайшій и несытый сот вhчности? Мыр несытый есть, яко не удовляет. Вhчность несыта, яко не огорчает. Сего ради глаголет: "Сыне, храни сердце твое". Разжевав, скажите так: "Сыне, отврати очи твои от сует мырских, перестань примhчать враки его, обрати сердечное око твое во твое же сердце. Тут дhлай наблюденія, тут стань на стражh со Аввакумом, тут тебh обсерваторіум, тут-то узриш, чего никогда не видал, тут-то надивишься, насладишься и успокоишься".
П и ш е к. Но для чего, скажи мнh, всh сердце презирают?
Е р о д і й. Для того, что всh его цhны не презирают. Сердце подобно царю, во убогой хижинкh и в разh живущему. Всяк его презирает. А кому явилося величествіе его, тот, пад ниц, раболhпно ему покланяется и сколь можно, все презрhв, наслаждается его и лица и бесhды. Слово сіє: "Сыне, храни сердце твое" — сей толк и сок утаева?ет. Сыне! не взирай на то, что твое тhлишко есть убогая хижинка и что плоть твоя есть плетка и тканка простонародная, по?ртище подлое, слабое и нечистое. Не суди по лицу ничего, никого ни себе. В хижинкh той и под убогою тою одеждою найдешь там царя твоего, отца твоего, дом твой, ковчег его, кифу, гавань, петру и спасете твое. Быстро только храни, блюди и примhчай. А когда паки Давид гово?рит: "Поглумлюся в зап[овhдех] твоих" — не то же ли есть, что сказать так: "Наслаждуся твоего лица, словес твоих, совhтов и повелhній"? Самое видь величествіе его неизреченно удивляет прозорливца. Не пустый видь вопль сей: "Исповhмся тебh, яко страшно удивил мя еси". В древняя лhта между любомудрыми востал вопрос сей: "Что ли есть наибольшее?.." О сем всh размышляли чрез долгое время, лhтом и зимою, нощію и днем. Породилися о сем книги. Отдавалося от ученых гор по всей вселеннhй многое многих отвhтов и разногласное эхо. Тогда-то размhсишася и сліяшася языцы. Востал язык на язык, голова на голову, разум на разум, сердце на сердце... В сем столпотвореніи обрhтеся муж нhкій, не ученый, но себе прозрhвшій. Сей, паче надежды, обезглавил Голіафа. Смутилася и воскипhла вся мусикія, поющая пhсни бездушному истукану, тлhнному сему мыру, со златою его главою — солнцем. Злоба правдh прирази?лась, но о кифу вся разбилась. Востали борющія волны, но побhду достала славна сія слава: "Посредh (рече) вас живет то, что превышше всего есть". О боже, коль не слична мусикія без святаго духа твоего! И коль смhхотворна есть премудрость, не познавшая себе! Сего ради молю вас, любезная госпо?же моя, не смhйтеся и не хулите отца моего за то, что ничего нас не научил, кромh благодарности. Я стану плакать, утеку и полечу от вас.