— Вот тебе на! Еще что выдумай! Какие пойдут сплетни? Какие пересуды? Что ты плетешь? Что за вздор ты болтаешь?
— То ты сам городишь чепуху. Смотри-ка, чтобы из этого чего-нибудь не вышло. Осматривайся на все стороны, — отвечала Ксеня, и ее глаза блеснули каким-то огоньком.
Настя, посылая Свирида к знакомым или в лавку, была не особенно осмотрительна в выражениях, когда говорила с Свиридом о псаломщице, писарше, жене сидельца винной лавки и других. Свирид был не совсем благосклонно расположен к псаломщице и не то осуждал, не то жаловался Насте, что псаломщица иногда за малейшую провинность ругает его и кричит на весь двор, и этим вызывал Настю на откровенность. А Настя, гордая своим образованием и ставя себя безмерно выше всех сельских дам, в разговорах с Свиридом щедро сыпала такие крылатые слова, как "репетя", "чупойда", "баба-яга", а жену сидельца называла зеленой глазастой жабой. Свирид в разговорах с своею женою Домахою повторял эти крылатые слова Насти. Жена Свирида была своего рода сельский Гоголь в юпке, тоже передавала, уже в ином, преувеличенном виде, служанке псаломщика, своей племяннице. А служанка все рассказывала до слова псаломщице и тоже многое преувеличивала для эффекта, как это обыкновенно бывает у крестьянок. Эта "наймичка" произвела настроение духа, очень невыгодное для Луки Корнилиевича.
А Лука Корнилиевич, не зная ничего, все продолжал ходить в школу со скрипкой и нотами почти каждый вечер.
— Бога ради, не ходи ты к учительнице почти каждый день. Она у нас захожая, нам мало известная особа, какая-то киевская "репетя". Отец ее портной из простых мужиков, а она заносчива, пренебрегает мною. А ты удовлетворяешь ее капризы, каждый вечер развлекаешь ее, даешь ей концерты, словно какой-нибудь богатой графине или княгине. А в Киеве она, вероятно, шила вместе с своим папашей штаны панам да паничам и пришивала, по крайней мере, пуговки к штанам.
Через несколько дней молодая служанка опять передавала своей хозяйке разные слухи, какие она слышала от людей, будто учительница смеется над нею, и над матушкой, и над писаршей, и над женой сидельца в винной лавке и говорила кому-то, что все они в деревне так опростились, стали такими репетями, что их образовалась в деревне целая коллекция: одна хвойда садится верхом на репетю, а третья погоняет ее веником, а вслед за этой идет какая-то кляча, поднявши хвост вверх, а задняя баба-яга костяная нога погоняет всех, заметая след помелом, на Лысую гору на "шабас ведьм".
— Кто же эта хвойда, что едет верхом на Лысую гору? — спросила псаломщица.
— Да, говорят, что эта "хвойда" — вы! Ей-богу, так говорят, а я передаю то, что слышала от людей,— сказала наивная молодая Феся.
— Вот каторжные люди! А кто же та репетя, что везет хвойду?
— Да говорят, что это вы едете на писарчуковой жене, а ведьма, что погоняет метлою весь поезд на Лысую гору, это жена волостного писаря, потому что она "натуриста" [Очень характерная]. Вот такое плетут языками люди в деревне.
Феся, может быть, слышала рассказ про такой поезд на Лысую гору. Но едва ли учительница выдумала такой смешной поезд своею головой.
За школою был небольшой огород, примыкающий к усадьбе псаломщика и отделенный от усадьбы псаломщика только узкой межой. Плетня на этой меже не было. Пользоваться этим огородом имели право учителя школы, но ни один учитель, ни одна учительница не пользовались им и отдавали сторожу как подарок за службу. Учителя были всегда холостые люди и часто менялись. Сторож Свирид садил в этом огородце картофель. Псаломщикова йоркширская свинья пронюхала, что здесь можно свободно рыть картофель. Конечно, на межу она не обращала никакого внимания. Свирид часто выгонял свинью со своего огорода и просил псаломщицу загонять ее в хлев и не выпускать в двор. По этому поводу Свирид имел частые стычки с псаломщицей. Свирид сердился, псаломщица ругалась и кричала, что нельзя же держать свинью в хлеве все дни запертою, что свинья такое же божие создание, как и Свирид и всякий человек, любит походить, погулять и поесть картофеля, если сам хозяин огорода не стережет своего огорода, не поставив на меже плетня. Свирид был шутник, а жена его имела острый язык и во всякое время бросала языком смешные карикатуры на соседок и соседей. Они-то и сочинили комичный поезд на Лысую гору сельских барынек, злоупотребляя неосторожно сказанными Настей в присутствии Свирида прозвищами, данными ею известным Свириду сельским "паннам". Свирид был человек льстивый, подделывался под тон учителей и учительниц, стараясь заслужить их благосклонность.
Когда псаломщица услышала рассказ Феси, что болтают про нее в деревне, она вспылила, обидевшись, и всю вину сложила на Настю, считая ее первоисточником этой сплетни. Она инстинктивно угадала, что все эти высокомерные прозвища выдуманы Настей.
Наступал вечер. Луки Корнилиевича не было в комнатах. Ксеня пошла в гостиную, посмотрела на стену: скрипки не было на крючке. Она догадалась, что Лука Корнилиевич в гостях у Насти, что он играет и вместе с Настей распевает песенки.
В комнатах стало темно. Ксеня зажгла лампу, приказала служанке затопить в печи и готовить ужин. Ксеня послала Фесю доить корову, а сама замесила тесто. Она месила тесто в ночвах, и у нее в голове возникла мысль пойти в школу и выгнать оттуда Луку Корнилиевича, отобрав у него скрипку и ноты. Но она сдержала свой гнев: о таком поступке узнала бы прислуга и разболтала всем.
Феся принесла подойник с молоком и цедила молоко в кувшин. Псаломщица замесила тесто для приготовления галушек, взяла скалку (качалку) и начала раскатывать на столе тонкий корж, чтобы приготовить "резаные галушки". В то время, когда она раскатывала корж около окна, она услышала, что кто-то выходит на крыльцо, ступая тяжелыми сапогами по ступенькам. Ксеня узнала тяжелую походку мужа и со скалкою в руках выбежала в темную переднюю, с трудом нащупала задвижку в дверях на крыльцо и сгоряча начала наносить удары скалкою Луке Корнилиевичу то по плечам, то по рукам, куда попало. Удар попал в скрипку, и скрипка загудела, будто застонала от боли в своем желудке. Струны под этим смычком странно заиграли и мгновенно замолчали.