— Ты опять собираешься с визитом к Насте?
— Пойду и немножко поиграю на скрипке. Будем разучквать с Настей один романс,— ответил на ходу Лука Корнилиевич.
— Ты уж слишком часто посещаешь Настю. Смотри, чтобы она не влюбилась в тебя и не очаровала тебя своими черными очами да сладким голосом,— сказала Ксения вслед мужу через отворенную на крыльцо дверь.
Но Лука Корнилиевич, усмехнувшись, направился к школе с скрипкой под мышкой и нотами в руках.
Настя ожидала его посещения, приаккуратилась, причесала голову, просматривала партитуру и учила наизусть слова романса.
Лука Корнилиевич вошел в комнату причесанный, как будто прилизанный. Усы его были аккуратно причесаны, и их кончики были закручены вверх. Настя была очень рада его приходу, попросила сесть и налила стакан чаю, придвинув к нему тарелку с булкою, присланную ей матушкой. Он вынул из кармана платок и вытер пот на белом высоком лбу.
— Какой у вас простой и грубый карманный платок! У нас в Киеве господа таких платков не употребляют; у всех господ платки с тонкого полотна. А вот я приготовила для вас маленький подарок в благодарность за вашу заботливость о нашем школьном хоре. Я, как наблюдательная особа, давно заметила, что ваша "репетя" [Простая женщина] даже не умеет красиво вышить на карманных платках инициалы вашего имени, самые простые буквы узоров,— сказала Настя и при этих словах выдвинула ящик в столе и вынула тонкий карманный платок, на одном углу которого были вышиты большие начальные буквы имени и фамилии Луки Корнилиевича, кудрявого замысловатого рисунка с короною над буквами, от которой будто висели вниз красивые виньетки плюща и цветов.
Псаломщик долго рассматривал вышивку и, как эстет по природе, долго любовался изящным узором вышивки, но о "репете" ничего не сказал, как будто не дослышал или пропустил мимо ушей.
— Это вас в училище выучили так красиво вышивать всякие изящные узоры? Моя Ксеня с простых людей и не сумела бы вышить таких чудных вещей. Все это как будто намалевано красками на полотне. Спасибо вам за красивый презент.
— Конечно, ваша жена не сумела бы сделать таких вышивок. В нашем училище всякие такие "работы" преподает учительница. Она учила нас и вышивать, и вязать чулки. Обучала кройке белья, даже выучила кроить платья, блузки и кофты,— хвалилась Настя.
Любуясь прелестным узором вышивки, Лука Корнилие-вич догадался, что Настей руководило не одно чувство благодарности при этой красивой, но кропотливой работе, а иное, более глубокое чувство... Он был человек не молодой уже и не думал о том, что может внушить молодой девушке подобное чувство.
— Вы хорошо сделали, что научились шить и кроить всякое платье. А моя "жшка" не способна к такой изящной работе, как вышиванье, хотя она сама шьет белье и не нанимает швеи, как наша матушка, — сказал Лука Корни-лиевич.
— А! — сказала Настя и рукой махнула с пренебрежением.— Они обе какие-то "чупойды" [неряхи] , да еще сельские. И то, что умели и знали, позабыли в деревне,— промолвила Настя с пренебрежением, чуть не с презрением, не понимая неделикатности и невежливости в своих выражениях, потому что от своего папаши "кравця" [портного] и его подмастерьев сельских хлопцев часто слышала такие словечки, не придавая им значения неприличных выражений.
— Что они чупойды, так это отчасти истинно и верно,— сказал Лука Корнилиевич как будто по секрету с усмешкой на своих малиновых устах и растянул свои пушистые усы на румяные упругие щеки.
Лука Корнилиевич был человек смирный, с ровным характером; даже рассердившись, он никогда не кричал, даже не повышал голоса, обращаясь к жене, детям и прислуге, как человек добрый и сдержанный. Эта доброта и ласковость очень нравились Насте. Ей надоели в Киеве раздраженность и крики папаши и мамаши, их частые споры, иногда переходившие в мужицкую ругань. Она чувствовала, что с Лукой Корнилиевичем ей приятно и посидеть, и поболтать, а особенно попеть с аккомпанементом скрипки.
Долго они разучивали новый романс, а потом пели народные украинские песни. В комнате темнело. Начинались сумерки. Настя зажгла лампу, и они продолжали петь одну песню за другой. Уже в довольно позднюю пору псаломщик вернулся домой, спрятав вышитый большой платок в карман нового сюртука. Жена встретила его с неласковыми словами.
— Чего ты так долго засиделся у своей певицы? Ужин давно готов, детям пора спать, а ты с ней, кажется, никогда не напоешься и готов петь с нею дуэты до рассвета.
— Да мы разучивали новый романс, такой чудесный и поэтичный, что я забыл о том, что время позднее. Даже забыл про ужин. Вероятно, ты завидуешь моему приятному препровождению времени. Пойдем завтра к ней, и ты послушаешь музыку.
— Нужны мне твои романсы, как прошлогодний снег, что был, да растаял. Напели мне романсов дети до невозможности,— сказала Ксеня с досадою в голосе.
Лука Корнилиевич, слушая выговор, и забыл про красивый презент, спрятанный в карман, и не похвалился жене.
На другой день перед вечером он опять снял с крючка скрипку, взял новые ноты и собирался отправиться к Насте.
— Ты опять идешь в школу играть и петь с Настей?— спросила Ксеня.
— Да. Хочу хорошенько разучить один романс и две украинские песни, пока не ходят в школу старшие школьники для подготовки к экзамену. Когда начнутся занятия, тогда мало будет свободного времени для учительницы,— ответил Лука Корнилиевич, посматривая на нахмуренные брови жены.
Вернувшись домой поздно, когда накрывали стол для ужина, Лука Корнилиевич теперь только вспомнил о презенте Насти, вынул из кармана платок и показал жене, благоразумно умолчав о таких острых словечках критики на сельских трашанских дам, как "репетя", "чупойда". Ксеня долго рассматривала красивую кудрявую вышивку замысловатого узора, но, налюбовавшись вышивкою, как будто с неудовольствием ткнула платок в руки мужу.
— Было бы лучше, если бы ты совсем прекратил свои визиты Насте и бросил пение да игру. Настя красива. По селу пойдут всякие сплетни, пересуды.