И в голове Марыльки быстро составился план мести Чаплинскому.
"Да, хлопку выпустить тайно, чтобы никто не знал, не предупредил, а самой остаться здесь, поджидать его. О, как будет он беситься, когда увидит, что птичка уже вылетела из клетки, а вместо нее поджидает его в гнездышке разъяренная, презирающая его жена".
Злобная радость охватила жаром сердце Марыльки. Щеки ее зарделись.
"Да, улетела, улетела, и не поймаешь уже никогда! – повторила она с наслаждением. – Я отомщу теперь тебе за все, негодяй, –и за обман, и за позор, и за мою разбитую жизнь!" – прошептала про себя Марылька, тяжело переводя дыхание от охватившего ее волнения.
Оксана подняла наконец голову и, отбросив рассыпавшиеся волосы, взглянула на Марылысу.
– Ох, панно Елена, не смотрите же на меня так грозно! – застонала она, ловя снова руку Марыльки. – Чем же я виновата? Разве я хотела? Ведь меня украли тогда в Суботове, когда злодей украл и вас. Ой, пожалейте меня, бедную, несчастную дивчыну! – заломила она руки. – Бог вас наградит! Некому здесь заступиться за меня! – И судорожные рыдания прервали ее слова. – Я верю, господь послал вас мне на спасение, – заговорила она сквозь слезы голосом, проникавшим до глубины души, – я так молила его, я так рыдала перед ним, и он услышал мои слезы... Не отталкивайте же меня, панно, не отталкивайте меня! – охватила она руки Марыльки и покрыла их горячими поцелуями. – Я все вам скажу, все, как перед богом... Я люблю Морозенка, того козака, что был джурой у пана Богдана. Так люблю, как душу свою, как весь этот хороший свет! Все он для меня – и батько, и мать, и брат, и жених... мы дали друг другу слово с детства... Ой, панно Елена, вы сами любили, – прошептала она и продолжала страстно, прижимая к губам руки Марыльки, – спасите, спасите меня! Вы можете, я знаю... Всю жизнь и я, и Олекса бога будем за вас молить, рабами вашими станем, на смерть за вас пойдем! Ой, горе ж мое, горе! Мне легче было прежде умереть: я думала, что он умер, а он жив, жив, он ищет, он любит меня! – крикнула она, подымаясь с земли. – Дайте же мне счастья, одну капельку счастья! Хоть увидеть его, хоть глянуть ему в очи, хоть сказать ему, что люблю его всем сердцем своим... или, если не можете уж спасти меня, то дайте мне хоть честно умереть... Чтоб не увидел он своей милой, опозорившей его славное имя навек!
И Оксана снова упала перед Марылькой и, охвативши ее. ноги, припала к ним головой.
– Встань, – произнесла Марылька мягким голосом и дотронулась рукой до ее головы. – Встань, я не хочу тебе зла.
Оксана подняла голову и устремила на нее заплаканные, молящие глаза.
– Слушай и запомни. Пан Чаплинский сказал, что вернется через неделю, итак, нам осталось еще три дня. Не дури, не думай делать глупостей и жди, не подавая, никому и вида, что пообещала я тебе... Сегодня же я придумаю, как тебя выпустить, и завтра же ночью ты будешь свободна.
– Панно Елена, – прошептала Оксана, задыхаясь, и впилась в нее глазами, – то правда, я буду, я... я...
– Ты будешь свободна, – повторила Марылька.
– Ой боже! До веку, до смерти! Спасительница моя! – крикнула обезумевшая от нахлынувшего счастия Оксана и повалилась, припав к ее ногам.
VII
Всю дорогу от озера до самого дома Марылька не проронила ни одного слова. Несколько раз бросала Зося пытливые взгляды на свою госпожу, порываясь заговорить с нею, но вид ее был так грозен и суров, что Зося, несмотря на свое крайнее любопытство, не решалась нарушить молчания. Брови Марыльки были крепко сжаты, потемневшие синие глаза глядели каким то острым сухим взглядом прямо перед собой, зубы нервно впивались в нижнюю губу. Зося знала хорошо это выражение лица своей госпожи и знала, что оно не предвещает ничего доброго. Действительно, затаившаяся в себе Марылька горела одной злобной жаждой мести, не только своему супругу, но всем им, всем окружающим, которых она презирала и ненавидела от всей души. Чаплинского она не любила и с самого начала, – она выбрала его только как лестницу, по которой рассчитывала подняться на недосягаемую высоту; позорные же поступки его, разрушившие эту надежду, возбудили в ней полное презрение к мужу, мучительную злобу и на него, и на себя за свой необдуманный расчет; но все таки женскую гордость ее еще тешило сознание бесконечной власти своего обаянья над этим человеком, – теперь же, после встречи с Оксаной, и это последнее чувство было разбито.
"Подлый, низкий развратник! – повторяла про себя Марылька, теребя в бешенстве тонкий шелковый платок. Даже чувство любви и страсти не могло удержаться в его порочной душе! Ах, что ж это с нею? Сон или правда? Да где же девалась ее чарующая красота? Здесь, рядом с нею, можно думать о другой? И о ком же? О хлопке, которая не стоит ее ноги! Ее, Марыльку, обманывать и оставлять для этой твари! Так чего же здесь ждать еще? Сегодня одна, завтра другая, а послезавтра целый гарем, и в конце концов она, Марылька, – опостылевшая, заштатная жена. И когда же затеяли все это? Еще в Чигирине, месяц после свадьбы. И этот Ясинский! О... негодяи, негодяи! – стиснула она до боли зубы, и из груди ее вырвался мучительный стон; казалось, еще одна минута, и Марылька разразилась бы страстным, безумно горьким рыданьем, но вдруг в глазах ее вспыхнул снова жгучий огонек, и чувство оскорбленной гордости затушило прилив горя и тоски. – Меня думали обмануть? Но нет, этого вам не удастся!.. Ха ха ха! Она всем отомстит! О, как отомстит... как отомстит!.." – повторяла одно это слово Марылька, словно упиваясь прелестью его, и на лице ее выступали красные пятна, тонкие ноздри вздрагивали, ногти судорожно впивались в нежные руки...
Но, собственно, как отомстить, что сделать, она еще не знала, она только чувствовала во всем своем существе жгучую обиду и ненависть, которые должны были найти себе выход или испепелить ее сердце. Так дошла она до самого сада и опустилась машинально на первую попавшуюся скамью... Прошло несколько безмолвных минут, наконец служанке показалось, что грозное выражение лица госпожи уже смягчилось немного, и она решилась заговорить.
– Пани злота моя так огорчается, – начала она вкрадчивым голосом, – что у меня самой все сердце болит.