— Кто? Пожалуйста! Гардет — зубной врач, он прямо сходит по ней с ума. Затем старый маркиз. Потом плантаторы Виларо и Лебон из Лафурша, да ещё молодой Моро — винный торговец с рю Дофин. А кто знает, сколько богатых янки-хлопководов захотят взять её себе в экономки! Ха-ха-ха!
— Я могу назвать ещё одного, — заметил третий собеседник.
— Кого? — спросило несколько голосов. — Может, себя самого, Ле Бер? Вам, кажется, нужна швея, чтобы пришивать пуговицы к вашим рубашкам?
— Нет, не себя, — возразил тот. — Я не собираюсь покупать швею за такие бешеные деньги. Она стоит не меньше двух тысяч долларов, друзья мои. Нет, нет! Я найду себе швею подешевле.
— Кого же тогда? Скажите!
— С полной уверенностью могу назвать старого сморчка Гайара.
— Гайара — адвоката?
— Как, Доминик Гайар?
— Не может быть! — возразил третий. — Гайар — человек строгих правил, уравновешенный, скупой.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Ле Бер. — Я вижу, господа, вы совершенно не представляете себе характера Гайара. Я знаю его получше вас. Он, конечно, скупец, вообще говоря, но есть вещи, на которые он не жалеет денег. У него было, наверно, с десяток любовниц. Кроме того, вы знаете, что он холостяк и ему нужна хорошая экономка или служанка. Да, друзья мои, я кое-что слышал об этом. И готов биться об заклад, что этот скупец перебьёт цену каждого из вас, даже самого Мариньи!
Мариньи стоял, кусая губы. Но он чувствовал лишь досаду или разочарование, я же испытывал смертельную муку. Я не сомневался, о ком идёт речь.
— Банкротство было объявлено по иску Гайара? — спросил первый собеседник.
— Так говорят.
— Но ведь он считался старым другом семьи, доверенным лицом старика Безансона?
— Ну да, его советчиком и адвокатом. Xa-xal — многозначительно рассмеялся другой.
— Бедная Эжени! Теперь она уж не будет первой красавицей в округе. И ей не придётся корчить из себя разборчивую невесту.
— Это послужит вам утешением, Ле Бер, ха-ха!
— О, последнее время у Ле Бера было мало шансов, — вставил третий. — Говорят, её фаворитом стал молодой англичанин, тот самый, что приплыл с ней к берегу после взрыва на "Красавице". Так мне, по крайней мере, передавали. Это правда, Ле Бер?
— Вы бы лучше спросили у Эжени Безансон, — ответил Ле Бер с раздражением, и все засмеялись.
— Уж я бы спросил, — продолжал его собеседник, — да не знаю, как её найти. Где она сейчас? Её нет на плантации. Я заезжал туда, но мне сказали, что два дня назад она уехала. Нет её и у тётки. Где же она, господа?
Я с интересом ждал ответа на этот вопрос. Я тоже не знал, где находится Эжени, и ещё сегодня пытался её разыскать, но тщетно! Говорили, что она приехала в город, но никто не мог сказать, где она остановилась. Я вспомнил, что она писала мне о монастыре Сакре-Кер. Быть может, думал я, она действительно ушла в монастырь? Бедная Эжени!
— В самом деле, господа, где же она? — спросил другой.
— Очень странно! — заметил третий. — Где она может быть? Ле Бер, вы, наверно, знаете?
— Я понятия не имею о действиях мадемуазель Безансон, — ответил молодой человек с досадой и недоумением; по-видимому, он и вправду ничего не знал о ней и был оскорблён замечаниями своих собеседников.
— Тут кроется какая-то тайна, — сказал один из них. — Я был бы очень удивлён, если бы это касалось кого-нибудь другого, но с Эжени Безансон ничему не приходится удивляться.
Нечего и говорить, что этот разговор очень заинтересовал меня. Каждое слово жгло меня будто калёным железом, и я готов был броситься и задушить этих болтунов. Они и не подозревали, что "молодой англичанин" стоял возле них и слышал их беседу, не знали, какое ужасное впечатление производят на него их слова.
Меня терзали не их рассуждения об Эжени, но нескромные отзывы об Авроре. Я не стану повторять здесь грубые шутки на её счёт, непристойные намёки, низкие предположения и язвительные насмешки над её невинностью.
Один из собеседников, некий Севинье, был особенно отвратителен, и раза два я чуть не бросился на него. С большим трудом мне удалось себя побороть. Не знаю, долго ли я выдержал бы эту пытку, но тут произошло событие, которое сразу вытеснило у меня из головы и этих сплетников и их гнусную болтовню: в зал вошла Аврора.
Они как раз снова заговорили о ней — о её скромности и необыкновенной красоте. Они спорили о том, кому она достанется, и уверяли, что, кто бы ни стал её хозяином, он сделает её своей наложницей. Они разгорячились, описывая её прелести, и начали заключать пари, чем кончатся торги, как вдруг спор их прервали слова:
— Смотрите, смотрите! Вот она!
Я невольно обернулся. В дверях стояла Аврора.
Глава LXI. МОЮ НЕВЕСТУ ПРОДАЮТ С ТОРГОВ
Да, Аврора показалась в дверях этого проклятого зала и робко остановилась на пороге.
Она была не одна. Рядом с ней стояла девушка-мулатка, тоже невольница и, как Аврора, тоже приведённая на продажу.
С ними вместе вошёл ещё один человек — вернее, он ввёл их в зал, так как шёл впереди, — и сразу направился к месту торгов. Это был не кто иной, как Ларкин, жестокий надсмотрщик.
— А ну, пошевеливайтесь! — грубо сказал он, оборачиваясь к ним. — Живее, девушки! Идите за мной!
Они послушались его грубого окрика и, войдя в зал, направились за ним к помосту.
Я стоял, опустив голову и надвинув шляпу на глаза. Аврора меня не видела. Как только они прошли мимо, я повернулся и посмотрел им вслед. О прекрасная Аврора! Прекрасная, как всегда!
Не я один восхищался ею. Появление квартеронки произвело сенсацию. Гомон стих, как по сигналу. Громкие разговоры смолкли, и все глаза были прикованы к ней, пока она шла через зал. Кто стоял далеко, спешил протиснуться поближе, чтобы лучше разглядеть её; другие почтительно расступались перед ней, будто перед королевой. И так вели себя те, кто никогда не стал бы оказывать уважение другой женщине её расы, хотя бы девушке-мулатке, что шла с ней рядом. О красота! Никогда твоё могущество не проявлялось с такой силой, как при появлении этой бедной невольницы.
Я слышал удивлённый шёпот, видел восхищённые и наглые взгляды, которые следили за ней и ловили каждое движение её стройного тела, когда она проходила мимо.