– Да слышали ли вы, братцы, что ляхам подвезли новые гарматы из Львова?
– Уже вон насыпали они еще большие шанцы, будут нас лупить поодиночке, как мы их под Збаражем! – говорил гигантский мужик с бельмом на глазу окружавшим его поселянак.
– Да, будет нам, пане брате, добрая погулянка, – заметил злобно стоявший рядом с ним худой поселянин.
– Вот и заработали, и полатались, и выбились из лядской кормыги, – отозвались глухо ближайшие.
– Так, так, – подтвердил третий. – "Кому скрутыться, а кому и змелеться".
– Это уж поверь, – подхватил кто то из толпы, – старшина и останется старшиной, а нас, поселян, как примутся учить за то, чтобы с козаками не бунтовали, так не останется и шматка на спине дырявой шкуры!
– Да постой, постой, что ты мутишь народ, аспид! – раздался чей то голос. – Чего каркаешь нам на погибель? Да паны переполошились, что мы не поддаемся им уже шесть дней да еще отбиваемся так, что и Яреме страху задаем, и еще, может, по домам разойдутся! Эх ты! Не вырезал ли ночью полковник Богун половину немецкой пехоты, не увел ли у ляхов из под носа пять пушек? {459} А сколько раз мы нападали на их лагерь, сколько пленников захватили, сколько хоругвей опрокинули? Да если бы в четверг не гроза, несдобровать бы польскому войску...
– Толкуй там! Гроза!.. Продал нас Гурский, изменил лях, да и все тут! Ведь на ваших же глазах было дело, панове: поставил его наказным гетман, – с перепою, видно, сам валялся колодой, – ну и поручил все запроданцу, а у него под командой была середина, самые главные силы, против которых стоял Ярема... Ну, бросился этот пес на нас как скаженый, а Гурский, вместо того чтобы ударить на врага либо сжаться в железный кулак да и подставить его Яреме, вдруг разделил войска на две части и пропустил Ярему между них прямо в сердце. Ну, татары как увидели это, так и пустились наутек, загалдевши: "Зрада, зрада!" Так вот тебе и гроза!
– Да, это так! Старшина продала! Через нее мы терпим! – загомонели уже многие.
– А разве она нас не продавала и прежде? Заключили для себя добрый под Зборовом мир, а нас то повернула ляхам в неволю, как быдло!
– Так, так, верно! – отозвались сочувственно сотни голосов, и на шум их новые сотни повалили на площадь.
– Да и теперь нас старшина не спасет... Что там Богун и Чарнота, да и вся чертова старшина! "Не поможе, – говорят, – бабе и кадыло, колы бабу сказыло!" Куда нам бороться с ляхами, когда их триста тысяч без слуг, а нас с татарами было сто шестьдесят тысяч, не больше, а теперь, когда татары дмухнули, – сколько осталось? {460}
– Да и чего держаться, на кой черт? – кричали в одном конце – Когда б была надежда!
– Верно, верно! – загалдели кругом. – А куда делся наш гетман? Вот уже шестой день как его нет в лагере! Старшина дурит нас, что он поехал упрашивать хана и снова вернется назад!
– Лгут они нам, иродовы сыны, все! Увидал гетман, что вскочил в яму, и бросился навтекача, а писарь Выговский тоже за ним поехал да и там же, у хана, пропал!
– Они нас продали, верное слово, продали ляхам, а теперь оставляют! – кричали одни.
– Так что же делать? Спасаться?.. Бежать из лагеря?
– Сдаться на милость панов! – вопили другие.
– Послать к королю посольство! – раздались кругом отчаянные вопли. Толпа заколыхалась и зашумела.
– Да стойте, блазни, чего кричите? – перебил всех чей то голос. – Ведь полковник Дженджелей, которого Богдан поставил за себя, послал уже посольство к панам.
– Знаем, какого мира запросит старшина: они себя выгородят, а нас отдадут на поталу.
– Так что же делать? Что делать? Как спастись? – раздались вдруг со всех сторон испуганные вопли.
– Черная рада! Черная рада!! {461} – слились все вопли в один чудовищный крик.
Не дожидаясь довбышей, толпа кинулась к котлам. Вскоре в лагере к грохоту пальбы присоединились и частые, тревожные удары медных котлов. Со всех сторон хлынули на площадь черные массы поспольства и козаков...
Через полчаса вся площадь уже кишела народом. Испуганные, растерянные новоприбывшие обращались с вопросами к окружающим:
– Что случилось?
– Кто звонил на раду?
– Старшина, нас покинула! Хмельницкий злодей, изменник! Погубил нас! Он нарочно запропастил войско! Он подружил с басурманином и сам ушел с ним, а нас оставил на зарез! – кричала кругом разъяренная толпа. К этим диким возгласам присоединились и вопли прибывающих женщин. Протяжные, прерывающиеся удары котлов звучали все чаще и чаще...
LXXX
Сумерки сгущались; под этим серым, суровым небом вся площадь, залитая народом, казалась черным бушующим морем. Вдруг звон затих; на мгновенье все голоса замерли, и среди наступившей тишины раздался хриплый голос какого то козака, влезшего на бочку:
– Панове товарыство, черная рада! Собрались все мы по примеру наших отцов, потому что нам угрожает крайняя гибель! Старшина нас бросает, так надо самим подумать, что делать дальше...
– Бросает, бросает! Это верно! – раздались в разных местах одинокие злобные возгласы и вихрем закружились над сбегавшимися толпами.
– Долой старшину! Будь проклят Хмельницкий! Гайда домой! – слились крики в какой то рев и понеслись ураганом по сплоченным рядам, обезумевшим от отчаянья; этот массовый крик долетел и до польского лагеря. Схватился спросонья какой то пушкарь и, не разобравши, в чем дело, приложил фитиль к затравке орудия; грянул выстрел, поднял на ноги польский лагерь и отрезвил несколько черную раду.
– Что же вы притихли, рваные дурни? – гаркнул подошедший Кривонос. – Небось, оторопели и при одной гармате, а вот как загавкают все, так и станете за старшину ховаться... Что ж вы себе в порожнюю башку взяли, что без старшины ляхи вас помилуют?.. Ха ха! Да самая лядащая баба на свете – и та такой дури не выдумает! Половину вас ляхи на колья посадят, а половину в плуги запрягут!
– Нет! Кривонос не зрадник! Кривонос наш! – отозвались сконфуженно многие.
Поднявшийся снова гомон то возрастал, то падал перекатным рокотом, словно отдаленные раскаты грома перед грозой.
– Да что вы слушаете старшину? – рычал уже осипшим голосом стоявший на бочке козак. – Это зрадники!
– Ах ты иуда! – гаркнул Кривонос, обнажая саблю. – Я тебе вырву из глотки язык! Какая это старшина зрадила?