– Все умереть готовы по первому твоему слову.
– Так, друзи, – произнес твердым голосом гетман. – Готовьте их не к победе, а к смерти; пусть будут готовы умереть каждую минуту, тогда сумеют победить.
– Учить не надо, – махнул рукой Кривонос, – все готовы хоть в пекло за тобой.
– Эх, скорый ты до пекла, Максиме! Ну, а что слыхать о наших загонах?
– Да вот только что вернулись с подъездов два козака, говорят, что видели уже передовые отряды Нечая и Богу на, а за ними, мол, поспешает Чарнота с Ганджой.
– Ну, так какого же дидька рогатого еще ждать нам, друзи? – вскрикнул энергично гетман. – Сегодня соберемся все, и завтра – в дело.
– Пора, пора, гетмане! – подхватили воодушевленно полковники.
Но по лицу гетмана промелькнула какая то тень.
– Одиаче надо выслать им навстречу подмогу, – заметил он озабоченно, – чтоб, чего доброго, еще не помешали присоединиться ляхи.
– Какое! – перебил его шумно Кривонос. – Не стоит высылать и хромого цыпленка! Сидят ляхи тихо... Небаба говорит: шел прямо мимо ихних окопов, и никто его ни единым выстрелом не задел.
– Ага, – усмехнулся злобно гетман, – притихли, вражьи сыны! Проманежим мы их немножко, а потом и пожалуем на честную беседу.
– А между тем они заметно понадвинулись к нам своим лагерем, – заметил негромко Выговский.
– Отлично! Это нам как раз на руку. Легче будет добро с их табора перевозить! – ответил Богдан. – Ты, пане писарю, – повернулся он быстро к Выговскому, – зайди ко мне после, а вы, полковники, за мною, – осмотрим лагерь!
Полковники вышли за Богданом и, вскочивши вслед за ним на лошадей, отправились за гетманом по лагерю.
В лагере царствовал суровый и строгий порядок. Полки располагались вокруг гетманской палатки и дальше, вплоть до самых окопов, правильными четырехугольниками. Сколько мог охватить глаз – всюду виднелись стройные ряды палаток и группы войск. Везде слышался добрый, веселый говор; оживление и деятельность кипели повсюду. В одних местах седоусые запорожцы, собравши вокруг себя молодых козаков, толковали им о возможных случайностях войны, в других – возвратившиеся только что из загонов козаки передавали еще не бывшим в деле рассказы о своих удалых схватках и трусости ляхов; в свою очередь козаки из гетманского войска рассказывали вернувшимся о том, как славно провел комиссаров гетман. Там осматривали оружие, там насыпали порох, там точили сабли. Посреди огромной толпы слушателей Сыч, усевшись важно на бочке, рассказывал окружавшим его козакам о случае, происшедшем в Печерском монастыре, и о бумаге, выданной святым Георгием Победоносцем. В другой стороне Ганна с несколькими знахарками и козаками резала и разрывала поспешно на узкие полосы полотно, козаки под ее наблюдением растирали порох с водкой и готовили другие самодельные лекарства. Там и сям священники, окруженные густыми толпами козаков, расставивши походные аналои, служили молебны.
Богдан взглянул на всю эту величественную картину, и она, казалось, доставила ему внутреннее удовлетворение.
– Вот где, полковники, победа наша! – протянул он вперед руку, указывая своим спутникам на энергично готовившихся к битве козаков.
Появление гетмана было в свою очередь замечено козаками; громкие приветственные возгласы раздались кругом. Богдан тронул коня и двинулся вперед. Всюду, где появлялся он, неслись за ним перекатною волной восторженные, единодушные возгласы.
Гетман останавливался подле каждой группы, каждому говорил одобрительное слово или веселую шутку, и слова вызывали неподдельное оживление.
– За веру, молодцы, за веру! – повторял он, проезжая по рядам. – Не бойтесь умирать, помните, что мы несем свою жизнь за того, кто за нас своей жизни не пожалел!
– Умрем, батьку! Не схибим! – отвечали ему воодушевленно толпы козаков.
Довольно было, казалось, одного взгляда на лицо гетмана, чтобы неудержимая отвага и уверенность в победе охватили сердце каждого. Лицо гетмана дышало горячим воодушевлением, движения его были быстры и легки, речи кратки, но сильны и уверенны, что то электризующее было во взгляде его сверкающих глаз. Какая то невидимая, но неразрывная связь устанавливалась между гетманом и войском. Таким образом, разливая всюду вокруг себя бодрость и отвагу, Богдан подъехал к той группе, где ораторствовал Сыч.
– А что, панове молодцы, о чем речь у вас? – обратился он весело к козакам.
– Толкуем, батьку, о лядских региментарях! – ответил Сыч.
– Ха ха! Что так долго толковать о них, друзи! – улыбнулся Богдан. – Перыну подстелим под ноги, латыну засадим за указку, чтоб не рыпалась и не бралась не за свои дела, а дытыне, ну, как водится, всыпем горячих.
Громкий, дружный смех приветствовал шутку гетмана. Богдан тронул коня и двинулся дальше, а рассказы о. его шутке полетели за ним от одной группы к другой.
Объехав весь лагерь, осмотрев все укрепления, Богдан остановился наконец подле навеса, под которым работала Ганна, и невольно залюбовался воодушевленною работой девушкой.
С тех пор, как Ганна выехала вместе с войсками из под Белой Церкви, она сильно изменилась. Прежней сосредоточенности, задумчивости, молчаливости не было и следа. От неустанных трудов и вечного волнения она даже похудела, но это не была та болезненная худоба, обводившая глаза ее темными кругами, делавшая ее взгляд печальным и вызывавшая грустную улыбку на ее лицо. Нет, Ганна вся горела одной отвагой и воодушевлением. Жгучая, лихорадочная деятельность, жажда подвига, жертвы, поддерживаемая близостью ненавистного врага, охватывала ее. Яркий огонь, пылавший в ее душе, словно освещал ее всю изнутри, отражаясь и в ее темных глазах, и на ее бледных щеках, и во всем ее хрупком, но сильном существе. Эта сила, эта чистота и глубокая вера девушки и влияли таким воодушевляющим образом на всех окружавших ее козаков. Казалось, даже в суровом сердце Кривоноса вид Ганны вызвал какое то теплое чувство.
– Ну что, Ганно, – обратился к ней ласково Богдан, – ты все за работой? Оставь, отдохни, змарнила ты у нас.
– Торопимся, дядьку, – ответила Ганна, подымаясь с места, – наша работа будет нужнее для раненых, чем отдых для нас.
– Ну так хоть и для них пожалей себя, не то изведешься совсем. Да и не готовь так много: козак с битвы возвращается или мертвый, или живой.