Почти никто не сопротивлялся.
Й неожиданность, и ужас, и беспомощность парализовали совершенно крестьян.
А чей то визгливый голос все выкрикивал:
– Оставьте несколько псов для потехи, шкуру с живых сдерем, на колья посадим. Гей, готовьте пали и веревки, мы им покажем Морозенка! А вы, бестии, подумали, что это и вправду козаки? Ха ха ха, только вашу шкуру надели, чтобы лучше ловить вас и карать за бунтарство! – кричал и шипел голос, разражаясь какими то дьявольскими проклятиями.
Когда Оксана услыхала этот голос, он ей показался знакомым, но из всех его проклятий она поняла только одно: что она снова попала в ловушку к полякам. Охватившее ее отчаяние было так велико, что Оксана почувствовала вдруг, как всякая энергия, всякая жажда жизни покидает ее.
"Ох, смерть, скорее бы только!" пронеслось в голове ее, и она безропотно дала связать себя, когда очередь дошла до нее.
XXXV
Расправа с крестьянами продолжалась недолго: через четверть часа все оставшиеся в живых уже лежали на земле, связанные веревками.
– Ну, теперь стругайте скорее пали, панове! – раздался над Оксаной тот же визгливый голос. – Половину этого быдла на пали, а половину повыше – на деревья. Можно было бы с ними разделаться и лучше, да жаль время терять!
С этими словами говоривший шляхтич, одетый в костюм крестьянина, толкнул Оксану изо всей силы ногой; но Оксана даже не полюбопытствовала поднять голову и взглянуть в лицо тому, в чьи руки досталась ее жизнь; она даже почти и не почувствовала удара.
Повернувшись лицом к земле, она шептала побелевшими губами:
– Смерть... смерть... скорее бы! Эх, нет сил больше жить!
Ляхи исполняли торопливо приказания своего начальника.
– Третьего на кол, – скомандовал он резко и, указавши на деда, прибавил: – Этого старого пса связать и в живых оставить, – расспросим с угольками.
Началась последняя конвульсивная борьба жертв. Раздались раздирающие душу вопли и стоны. Ляхи подымали крестьян, набрасывали им на шеи веревки и с громким хохотом вздергивали на деревья; других раздевали донага и тащили на пали,
– Так вам, псам, так вам, собакам, – приговаривал злобный, шипящий голос начальника отряда, – корчьтесь, шельмы; захотелось панами быть, вот вам и честь! Сидите, сидите спокойно, а я постою перед вами!
Некоторые из крестьян падали шляхтичу в ноги с мольбами о пощаде, но вопли эти, казалось, раздражали его еще больше.
Большинство же крестьян шло тихо, покорно и тупо, как идет в бойню подгоняемый резником бык.
Наконец очередь дошла до Оксаны. Оксана быстро поднялась с земли и, повернувшись к деду, произнесла тихо:
– Простите, дидуню, если когда обидела в чем вас.
– Бог простит тебя, дитя мое, прости и ты меня, – ответил дрогнувшим голосом дед, утирая глаза.
Оксана поспешно наклонилась и прижалась губами к руке старика.
Дед осенил ее крестом.
– Да вот еще, дидуню, – сняла она торопливо зашитый в парчу пакет. – Вас оставили в живых, возьмите спрячьте, быть может, удастся спастись, – это батьку Богдану нужно. А Олексе, увидите его, скажите, что любила, люблю и буду вечно... вечно...
Но в это время над головою Оксаны раздался голос старшего ляха, одетого козаком, с которым она разговаривала вначале.
– А вот и тот хлопец, который все о Морозенке толковал, он может нам много рассказать!
– Тащи его, песьего сына, сюда! – скомандовал визгливый голос.
Оксана вздрогнула с головы до ног. Ужасная догадка прорезала вдруг ее мысли. Она подняла голову, взглянула и замерла.
Перед ней стоял Ясинский.
Оксана пошатнулась и едва не упала на пол.
О господи, да неужели же и смерть не даст ей господь, а позор?
Грубый толчок поляка заставил ее очнуться.
– Ну, иди ж, иди, чего упираешься? – крикнул он сердито, приправляя свои слова добрым ударом кулака.
Оксана сделала несколько шагов; ей показалось, что Ясинский не узнал ее, и пока решилась молчать, не подымая головы, чтобы быть поскорее осужденной на смерть. "Прощай, Олекса, навеки!" – произнесла она про себя и начала повторять слова молитвы.
– Ну, говори, щенок, поскорее: что ты знаешь об этом собачьем схизмате? – крикнул Ясинский.
Оксана молчала.
– Где он? Сколько у него быдла? Куда идет? – продолжал он допрашивать.
Оксана закусила губу и опустила еще ниже голову.
– Ишь, хлопская тварь, как молчит теперь, змееныш! – крикнул грубо приведший Оксану лях и ударил ее со всей силы кулаком под подбородок.
Голова Оксаны невольно подскочила вверх, от сильного толчка шапка слетела с нее, волосы рассыпались и закрыли до половины лицо. – А тогда, небось, как трещал, – продолжал он: – "Здесь, мол, недалеко брат мой коханый..." Отвечай же, когда ясный пан тебя спрашивает! – замахнулся он снова кулаком.
Но Ясинский перебил его с тревогой в голосе:
– Недалеко, говорил хлопец?
– Да ведь это они к нему и спешили! – ответил лях.
– Что ж ты молчишь, щенок? Отвечай сейчас, или я запорю тебя канчуками! – заревел Ясинский, наступая на Оксану, и, выхвативши из за пояса нагайку, он свистнул ею в воздухе и ударил Оксану со всей силы по спине.
Оксана вздрогнула, но сцепила еще больше зубы и решилась не отвечать до самой смерти ни одного слова.
Ясинский попробовал предложить ей еще несколько вопросов, сопровождаемых ударами хлыста и кулаков, но Оксана молчала так упорно, что можно было даже усомниться в том, в состоянии ли она была говорить.
– А так, так, щенок заклятый! – зашипел с пеной у рта Ясинский, забывая в порыве бешенства недалекую опасность. – Канчуков сюда! Я уже одного такого научил в Суботове, научу и тебя!
Оксана помертвела. "О господи, все погибло!.. Они сейчас сорвут с нее одежду... узнают... Что ждет ее? Этот зверь... Опять... Нет!.. Нет!.. Смерти! Смерти! Кто же даст ей смерть?.."
И, забывая все на свете, Оксана крикнула не своим голосом, бросаясь к деду:
– Диду! Спасите! Убейте! Не допустите!
– Не допущу! – крикнул дрогнувшим от волненья голосом дед и, рванувши с небывалой для его лет силой веревки, он бросился как безумный с ножом к Оксане.
Все это произошло в одно мгновение, но прежде чем дед успел добежать до Оксаны, свидетели этой сцены пришли в себя.
– Держи старого пса! Вали хлопца! – зарычал Ясинский.