"Что же делать? Что делать?" – прошептал он беззвучно, устремляя глаза в черную стену леса.
– А поглянь ка, пане атамане, – раздался в это время подле него голос Кривули, – что это на небе?
Морозенко вздрогнул от неожиданного оклика и поднял глаза: край неба светился бледным заревом, но оно разгоралось с каждым мгновением.
– Месяц всходит, – произнес он рассеянно.
– Какой месяц! – усмехнулся Кривуля. – Теперь молодык (первая четверть); это, верно, наши люльки раскуривают да нам знак подают.
Морозенко смотрел на молодого сотника, не слушая его слов, как вдруг взгляд его упал случайно на узкую ленту у ворота сорочки Кривули; что то знакомое почудилось Олексе.
– Ты думаешь? – произнес он машинально, сжимая брови и стараясь припомнить, что такое напоминает ему этот узкий кусочек материи, прикрепленный у ворота Кривули.
– А то что ж? – отвечал весело Кривуля. – Когда б ляхи наших поймали, то не жгли бы собственных палацев.
Но Морозенко не слыхал его ответа, он не отрывал глаз от стёжки, что то мучительное зашевелилось в его мозгу, но как он ни напрягал своей памяти, а не мог понять, почему этот кусок материи так приковывает его внимание, но что с ним связано какое то воспоминание, это он чувствовал. Вдруг лицо его начало медленно покрываться слабою краской.
– Да что это с тобой? – изумился наконец Кривуля, заметивши, что с атаманом творится что то неладное.
– Где ты взял этот кусок, где? Где? – произнес Морозенко каким то неверным голосом, впиваясь в Кривулю блестящими глазами.
– Да там, в хате, там валяется еще несколько таких лоскутков.
– Идем! Покажи! – поднялся порывисто с места Олекса.
Недоумевая, что могло так взволновать атамана из за куска шелковой материи, Кривуля поторопился последовать за своим атаманом. Морозенко не шел, а бежал мимо всех козаков; не отставал от него и Кривуля; наконец они достигли полуразвалившейся корчмы и вошли в темные сени. С правой стороны здание было совершенно разрушено; видно было развалившуюся печь и дырявую крышу, но слева стена была совершенно целая. Кривуля услыхал в темноте, как порывисто вырывалось дыхание Морозенка.
– Где? – раздался отрывистый вопрос Морозенка.
А вот здесь! – толкнул Кривуля маленькую дверь слева, и они вошли в какое то обширное темное помещение.
– Лучину! Факел! – крикнул Морозенко.
Кривуля выбежал и через несколько минут возвратился с горящей головней. За ним в сенях столпилось несколько заинтересованных козаков. Теперь, при свете этого оригинального освещения, можно было рассмотреть обширную хату, выступившую перед козаками из темноты. Она не была так заброшена, как остальное здание; видно было, что здесь жили недавно и даже старались улучшить ее: печь была исправлена, двери были новые, дыры в стенах были тщательно замазаны глиной; на припечке еще лежала выгребенная зола. У окна стоял стол и простые, но новые лавы, а в углу на длинном топчане было устроено даже какое то помещение, напоминавшее кровать; на нем была навалена куча сена и сверху покрыта ковром. Здесь же валялись брошенная миска и оловянная кружка.
– Где же, где ты нашел? – схватил Морозенко за руку Кривулю.
– Да вот, вот и еще есть, – подошел к топчану Кривуля.
На полу валялись обрывки шелковой материи и несколько крупных кораллин. В одно мгновение нагнулся Морозенко, схватил их с полу, и вдруг радостный крик вырвался из его груди.
– Что с тобой? Что тут случилось, сыну? – подбежал к нему в это время запыхавшийся Сыч.
– Батьку! – обернулся к нему Морозенко. – Она была здесь!
– Кто? Кто?
– Оксана, батьку, наша Оксана! – продолжал, задыхаясь, Морозенко. – Вот обрывки, платок, который я ей подарил, кораллы тоже.
– И ты не ошибаешься?
– Нет, нет! Она бежала от них, спаслась.
– Слава всевышнему! – захлопал веками Сыч, стараясь скрыть в смущенной улыбке слезы, выступившие ему на глаза.
– Но где же она теперь? Была когда то, след надо отыскать, может, кто нибудь знает, может, она скрылась где нибудь в лесу? – продолжал возбужденно Олекса.
– Я отыщу, пане атамане... я заметил в лесу хуторок, там, верно, знают, – подошел к Морозенку Кривуля.
– Скачи, друже, найди, довеку тебе братом буду, – сжал его руку Морозенко.
– Через годыну вернусь! – вскрикнул весело Кривуля и торопливо выбежал из хаты.
– О господи! Ты таки сжалился над нами! – вздохнул глубоко Морозенко.
– Истинно, пути господни неисповедимы! – возгласил и Сыч, проводя по сияющему, лоснящемуся лицу своею загорелою рукой. – Обыщем, сыну, хату, может быть, обрящем еще что нибудь.
Морозенко радостно согласился на это предложение. Они принялись за дело. Все свидетельствовало о том, что в хате жил кто то довольно долгое время: в печи оказалось два забытых горшка, в одном из которых лежало на дне какое то высохшее зелье; под прыпичком валялась вязанка дров. На печи Морозенко отыскал чей то забытый пояс.
– С нею был кто то, – произнес он встревоженным тоном, слезая с печи и рассматривая пояс. Пояс был широкий, шалевый.
– Батьку, ведь это лядский пояс, таких не носят козаки, – произнес он, запинаясь.
Сыч подошел к Морозенку и взглянул внимательно на пояс.
– В такое время мог и козак с ляха снять, – попробовал было он успокоить Морозенка, чувствуя, однако, что на душе у него заскребло что то неладное.
Но на Морозенка это предположение подействовало мало; он бросил пояс и, закусивши губу, принялся перерывать все в хате с какою то лихорадочною поспешностью. Сыч не отставал от него. В хате стало тихо, слышался только шум переворачиваемых вещей. Так дошли они до покрытого ковром топчана. Морозенко засунул руку в сено и быстро вытащил ее назад: в руке оказалась куча окровавленных тряпок. Тряпки вывалились из рук Морозенка.
– Батьку, – произнес он, поворачивая к Сычу бледное, окаменевшее лицо, – они убили ее!
Сыч ничего не ответил. Несколько времени они стояли так друг перед другом, словно погруженные в глубокий столбняк. Их вывел из этого оцепенения частый конский топот, раздавшийся у дверей. В хату поспешно вошел Кривуля в сопровождении какой то старой бабы.
– Нашел, нашел, атамане, – крикнул он еще с порога, – она знает все, говорит, сама лечила!