– Аза нас все поспольство.
– Что поспольство! У него только и есть, что дреколья да косы!
– Э, нет, брате, – возразил один из седых сотников, – весь край – большая сила.
– Да хоть бы и весь край собрался, так одними косами ему вовек замка не взять! – крикнул горячо Сыч. – Я бы на их месте еще такого перцу задал! Го го! А вот они не могут нигде удержаться! На что уж Острог!
– Да как же им в замке удержаться, коли их везде их же охрана выдает? – перебил разгорячившегося Сыча Кривуля. – Сам знаешь, и ворота нам открывают, и пушки, заклепывают.
– Своих бы слуг ставили, дурни!
– А ихние слуги, думаешь, их помиловали бы? Да они рады радешеньки к нам перейти и панов своих выдать. Въелись они и им, даром что одной веры!
– Так становились бы сами! Боронились бы! А то; только зло берет: негде и разгуляться козаку!
– Постой, постой, еще поспеешь! – вставил свое слово старый сотник с нависшими седыми бровями. – Вот соберут они сильный отряд и выступят против нас.
– А увидят козаков, так и дернут "до лясу"!* Хо хо хо! – разразился густым, басистым хохотом Сыч. – Видали мы их и под Желтыми Водами, и под Корсунем. Чего уж лучше! Можно сказать, так удирали, подобравши ризы своя, что им бы позавидовал любой скакун! Хо хо хо! А ведь там было все коронное войско и оба гетмана!
– Что паны и гетманы! Вот выступит Ярема!
– Теперь уже им и Ярема ничего не поможет, – заметил веско Хмара, – тут уже что б они не делали, как бы ни храбрились, а ничего не помогут, потому что так положено.
– Как? Что? – раздалось несколько голосов.
– Так положено, говорю вам. – Хмара несколько мгновений помолчал и затем продолжал пониженным тоном: – Есть в Киеве, в печерах, один схимник святой; сорок лет из кельи не выходит и не видит никого. Ну, вот ему, когда еще мы только из Запорожья вышли, явился ангел божий. "Так вот и так, – говорит, – господь и святой Георгий Победоносец объявляют тебе, чтобы ты всему народу и козачеству передал, что за многие злодеяния, которые ляхи творили над верою православною святою, отступился от них господь и передал их в руки козакам.. Три года будут ляхов везде бить козаки, если только не помилуют хоть одного ксендза".
– Ну, кто бы их миловать стал! – воскликнул невольно Сыч, но тут же замолчал, боясь, проронить хоть одно слово из рассказа.
Хмара бросил в его сторону недовольный взгляд и продолжал дальше:
– Так вот и сказал: "Три года их козаки везде бить будут. А чтобы тебе все поверили, – говорит, – так оставляю тебе вот эту бумагу..."
* Ляс – лес (пол.).
– Ну, и что же, оставил бумагу? – перебил рассказчика с живейшим любопытством Кривуля.
Хмара сжал брови и, не удостоив Кривулю ответом, продолжал невозмутимо:
– Бумагу оставил, а сам скрылся, и когда скрывался, так такой свет всю келью наполнил, что схимник упал на землю да так, как мертвый, и пролежал до утра. Долго он лежал так, а когда встал, вспомнил сейчас про вчерашнее; ощупал себя, осмотрелся, думает: уж не сон ли приснился? Глядь, а тут подле него и бумага лежит, и печать к ней приложена.
– И печать? – вскрикнул Кривуля. – Ну, а ты ж сам бумагу видел? Что в ней написано?
– Видеть то я видел, а про то, что там написано, сам судить не могу; но люди зналые говорили, что все так, как рассказывал схимник, и подписано, говорят: "Святой Георгий Победоносец, всего небесного войска гетман. Рука власна".
– Вот оно что! – покачал головою седой сотник. – Дивны дела твои, господи!
– Истинно. Хвалите господа в тимпанах и в гуслях! – пробасил Сыч.
Одобрительные замечания, вздохи и благословения имени господнего раздались со всех сторон.
X
– А знаете ли вы, – продолжал оживленнее Хмара, – в Варшаве что было, когда король преставился? Об этом и все ляхи говорят.
– А что, что? – послышались заинтересованные голоса.
– А то, что среди бела дня открылась королевская гробница и три фигуры в саванах и в золотых коронах...
Хмара понизил голос, собираясь сообщить что то крайне таинственное, но раздавшиеся в это время со всех сторон удивленные возгласы прервали его слова. Не понимая, к чему относятся они, – к его ли рассказу, или к какому либо происшествию, не замеченному им, – Хмара поднял голову и повернулся в ту сторону, куда смотрели все его окружавшие.
Во всю длину дороги с нависших ветвей деревьев спускались какие то длинные предметы, в которых не трудно было узнать человеческие тела.
– Кто то прошел здесь перед нами – ляхи или наши? – проговорил старый сотник.
Песни умолкли, и все, словно сговорившись, пришпорили коней.
– Наши, панове, наши! – вскрикнул через несколько минут Сыч, поравнявшись с первым трупом. – Ляшки висят! Да сколько их! Го го го! Ну и выпал же на них урожай в этом году! Если так дальше будет, то поломают все ветки!
– И недавно, видно, прошли, – заметил Хмара. – Не успело еще воронье слететься, да и трупы свежие.
– А кто бы это был? Может, какой нибудь отряд, высланный против нас? – спросил, не обращаясь ни к кому, Кривуля.
– Нет, – кивнул уверенно головой Сыч, – надежная милиция... вон и сам пан болтается, ишь, упитанный кабанюка!
– Так, само поспольство, – согласился Хмара, – кроме нас, никого на Волыни нет; Колодка еще очищает Радомысль, да он далеко. Значит, верно то, что само поспольство; не дожидаясь нас, собирается в загоны и вырезывает своих панов.
– А, так им и надо! – воскликнул Кривуля. – Наша Украйна, и наша здесь воля, а там себе в Польше пусть хозяйничают, как хотят!
– Ну, и в Польше им урвалась нитка, – заметил Хмара, – говорили вчера люди, что, слышно, уже и в Литве, и в Польше народ бунтует; ждут только козаков{367}.
– Ну? – раздалось сразу несколько недоверчивых голосов.
– А то что же? Ведь всем равно – и ляхам, и нашим, и литвакам – батько Хмель волю обещает и землю... Так что ж им на своих панов смотреть? Въелись они им не хуже нашего!
– Верно! – рявкнул Сыч. – Да бей меня нечистая мать, когда мы не приведем теперь к батьку не то всю Волынь, а и всю Литву белоглазую!
– Да все хорошо, только вот плохо, что пан атаман наш зажурился вельми, – вставил Хмара.
– А вот я его сейчас розважу! – вскрикнул шумно Сыч и, пришпоривши коня, поскакал к ехавшему впереди молодому сотнику.