– Отчизны это не касается! – перебил его, топая ногами, Потоцкий. – Кто стерег пленника?
– Я, ясновельможный гетман, – поклонился Кречовский и выступил спокойно вперед.
– А, так это пан выпустил пса, разбойника, изменника! Теперь мне все понятно. Недаром же пан придерживается православной схизмы. Вы... вы все изменники, предатели! – кричал он, и задыхался, и брызгал пеной. – Но за эту измену вы ответите мне как изменники отчизны, да, как изменники!
Крикам гетмана вторили крики и проклятия панов. В избе поднялись такой ад и сумбур, что трудно было расслышать слова.
– Прошу вашу ясновельможность выслушать меня, – заговорил Кречовский, переждав первый натиск Потоцкого. – Но если# панство не верит мне, я попрошу спросить пана старшого, Барабаша, пусть скажет за меня сам, замечен ли я когда в каких либо сношениях с мятежниками и в склонности к ним? Если я и русской восточной веры, то все же я шляхтич польский, а не низкий хам; если я и служу в войске реестровом, то и его милость пан Барабаш служит там же, да и множество других верных и преданных отчизне старшин. Наконец, если я и был на пиру у Хмельницкого, то там же был и пан Барабаш, и Пешта, и последний только предвосхитил мое намерение. Да, наконец, если бы я выпустил Хмельницкого, то неужели б и я не ушел с ним, а остался бы здесь, чтобы подвергаться вполне справедливому гневу вашей ясновельможности?
– Так, так, – поднял наконец голос и Барабаш, сконфуженный и растерянный после случившегося с ним происшествия, – полковник Кречовский – верный рыцарь и в бунтах не был замечен ни разу.
– Но если так, – продолжал уже несколько смягченным тоном Потоцкий, окидывая Кречовского полупрезрительным взглядом, – неужели у вас не достало ни сил, ни уменья, чтобы уберечь связанного козака?
– Все, что только находится в человеческой власти, было сделано, ваша ясновельможность. На пленнике были кандалы; полсотни реестровых окружало хату; но в этом краю все кишит мятежом и изменой. Я не могу ручаться даже за своих собственных людей; стража разбежалась.
– Хорошо, – перебил его Потоцкий, – виновника мы отыщем; но отобрали ли вы у него хоть эти привилеи?
– К несчастью, мы не поспели этого сделать до приезда вашей ясновельможности.
– Предатели! Безумцы! Что вы наделали?! – схватил себя за жидкие волосы Потоцкий.
Кругом все замолчали. Не стало слышно ни криков, ни проклятий, ни хвастливых речей. Наступило какое то зловещее, гнетущее затишье.
– Если пес увезет эти привилеи к хану, то наделает нам немало хлопот, – заметил первый Чарнецкий.
– Надо угасить огонь, пока он не возгорелся, – покачал Барабаш своею седою головой. – У Хмельницкого тысячи приятелей. Он хитер и умен, как сам дьявол. О, это уже я испытал, к несчастью, на самом себе! Если ему только удастся пробраться на Запорожье... о, тогда он взбудоражит и поднимет их всех, как ветер придорожную пыль!
– Присоединяюсь к мнению пана полковника, – поклонился смиренно Кречовский. – Я знаю их и вижу, что кругом затевается что то недоброе.
– Но мы их всех успокоим! – крикнул резко и надменно Потоцкий. – Погоню за ними! Я их вытащу из этого проклятого гнезда! Пане подстароста! – повернулся он вдруг круто к Чаплинскому, который стоял растерянный, испуганный, ожидая ежеминутного появления Хмельницкого. – Пан возьмет с собою пятьсот моих жолнеров из коронных хоругвей и отправится в Сечь, с условием привезти мне собаку живым или мертвым. На сборы два дня!
Лицо Чаплинского покрылось сначала бураковым румянцем, а вслед за тем побледнело, как полотно.
– Но, ваша ясновельможность, – заговорил он жалобно и несмело, – подобное путешествие... при моем возрасте... в такую погоду... Притом Хмельницкий... Пан гетман знает, что Хмельницкий более всех зол на меня...
– Поэтому я и выбрал пана. Надеюсь, что ему будет более всех приятно поймать хлопа и укоротить ему и руки, и язык!
– О, всеконечно! – вскрикнул шумно Чаплинский. – Но как останется без меня староство... в такое тревожное время?.. Не лучше ль...
– Как ваш прямой начальник, я повелеваю вам немедленно исполнить приказ пана гетмана! – вспыхнул Конецпольский.
– Слушаю и с величайшею радостью готовлюсь исполнить панское повеление, – попробовал было отделаться еще раз Чаплинский, – но я просил бы вельможное панство обратить внимание на следующее обстоятельство: весь гнев Хмельницкого возгорелся из за моей жены. Если в мое отсутствие мятежная шайка ворвется в город, несчастная женщина...
– Это еще что за наглость? – даже побагровел Потоцкий. – Тут дело идет о государственной опасности, а мы будем беречь украденную красавицу?
– Простите, я, конечно... Но жена всякому человеку...
– Да пан, видно, просто боится этого хлопа? – прервал его презрительно гетман.
– О, брунь боже! –вспыхнул Чаплинский. – Он бегает от меня, как мышь от кота.
И, поклонившись всем присутствующим, Чаплинский произнес с важностью:
– Все будет так, как желает вельможное панство.
Уже подстароста отъехал версты три от Бужина, а бессильное бешенство все еще не оставляло его.
"Ехать на Сечь в самую пасть к этому разъяренному зверю, благодарю за милость, вельможные паны! – бормотал он про себя, тяжело отдуваясь. – Да я бы позволил наплевать себе в рожу самой последней жидовке, если бы пожелал стать похожим на бабочку, летящую в огонь! Сто тысяч чертей вам в глотку! Если вы не жалеете меня, то и мне нечего беспокоиться о вас, хотя бы вас всех на одной осине Хмель перевешал! В Сечь – и пятьсот жолнеров! Гм, недурно! Да их там, этих бешеных разбойников, припадет по сто на душу! Пусть едут себе дураки, охотники до геройских побед, а мне мое собственное сало дороже всех лавровых венков! – горячился он все больше. – И это все за усердную службу? Только не так я глуп, чтобы удалось вам меня на аркане гонять! Только вспомнить тот взгляд, каким он меня провожал в сейме... бр... даже сейчас мороз по спине идет, вздрогнул Чаплинский и чуть не вскрикнул громко, услышав за собой какой то страшный шум. – Два дня на сборы, ну, через два дня я буду уже далеко!"
Однако шум, испугавший пана подстаросту, не прекратился.
– Что там? – спросил Чаплинский кучера, замирая на месте.