* Милиция – надворное панское войско.
Елена нахмурила брови, но в душе она не могла не поверить отчасти сообщениям служанки: отчаяние могло довести Богдана и до такого поступка.
– Пусть панна сама расспросит вельможного пана подстаросту; все кругом говорят.
– А где ж сам пан подстароста?
– Он только утром вернулся со своим отрядом из похода и отправился отдохнуть и переодеться, чтобы явиться к панне. Но видела ли панна этот роскошный костюм, что приготовлен здесь для нее?
И так как Елена сосредоточенно молчала, глядя куда то з сторону, Зося принялась сама приводить в порядок костюм своей госпожи.
Она расчесала ее волосы, принесла душистой воды умыть лицо и руки, переменила жупан на расшитый золотом кунтуш с откидными рукавами, сшитый на польский, манер, опутала жемчугами шею и надела новые черевички. Елена слушала рассеянно ее болтовню, занятая какими то тайными думами и соображениями.
– Ну, кто скажет теперь, что панна не первая краля в Короне и в Литве? – вскрикнула Зося, оканчивая туалет Елены. – Когда пан подстароста увидит панну, право, он умрет от любви!
За дверью послышался легкий стук.
Сердце екнуло у Елены, и кровь залила лицо. Она взмахнула несколько раз платком, чтобы освежить его, и выпила глоток воды, стоявшей на серебряном подносе.
Взглянувши лукаво на свою госпожу, Зося торопливо выбежала за дверь. Через минуту она распахнула ее и произнесла торжественно:
– Егомосць пан Чаплинский!
По тону покоевки трудно было угадать, спрашивает ли пан позволения войти, или только возвещает о своем приходе.
Елена кивнула головою; ей удалось уже овладеть собой. Она встретила Чаплинского гордым, холодным взглядом.
– Королева моя, богиня моя! – воскликнул подстароста, останавливаясь у входа. – Неужели мое появление так неприятно тебе? А я спешил смыть с себя скорее пыль битвы и, оставивши храм Марса, замереть у престола Киприды!
– Но пан ошибся и попал вместо храма Киприды в храм Немезиды! – заметила Елена гневным тоном, бросая на Чаплинского вызывающий взгляд.
– О, и умереть от рук такой прелестной Немезиды лучшее счастье для меня!
Елена прищурила глаза и улыбнулась. Подбритый, пышно разодетый и приукрашенный пан подстароста казался теперь и представительнее, и моложе.
– Кто дал право пану поступить со мной так позорно, как с пленницей, как с хлопкой? Перепугать меня на смерть? – заговорила она взволнованным голосом.
– Любовь, одна любовь, мое божество! Любовь, которая довела меня до безумия, из за которой я забыл весь мир и самого себя, – говорил Чаплинский, приближаясь к Елене, – а кроме нее, и желание спасти тебя, панна, от неминуемой гибели. Ты не знаешь, верно, что Хмельницкий объявлен теперь вне закона, а потому и он, и семья его не защищены от чьего бы то ни было нападения.
– И пан первый воспользовался этим правом? – перебила его с иронией Елена.
– Для тебя, моя богиня, для тебя, – продолжал он с жаром. – Разве мог я оставить тебя, моя божественная красавица, на произвол судьбы в таком доме, над которым уже повиснул топор? Я знал, что ты не согласишься ни за что оставить дом своей волей, я знал, что ты ничему не поверишь; но когда я увидел еще измену Хмельницкого, я послал гонцов с просьбою к зятю, чтобы он спас тебя и уговорил оставить этот дом. Если же они оскорбили тебя неуменьем и грубостью, скажи, на бога, богиня моя, разве я в том виновен?.. Но и не будучи виновным, молю тебя – ласки, ласки за мою безграничную любовь, которая сжигает меня! – Пан подстароста схватил было руки Елены, но она отдернула их. – Да не мучь же меня, не мучь, моя пышная панна! – вскрикнул Чаплинский, падая перед ней на колени и обнимая ее ноги. – Не мучь меня, потому что не могу я больше выдержать этой муки!
– Пан думает и вправду, что я пленница, – отступила от него Елена, смеривая его презрительным взглядом.
– На милость неба, на спасенье души! – полз за нею Чаплинский, ловя ее колени. – Чем я дал повод? Что не могу сдержать порывов сердца, что вошел в панский покой?
– В мой покой дверь через алтарь! – подняла голову Елена.
Глаза ее вспыхнули, лицо загорелось. Она была действительно обаятельно хороша в эту минуту.
– О счастье, радость! – припал Чаплинский к ногам Елены, обнимая их и целуя; лицо его покрылось густою краской, на лбу выступил пот. – Пан пробощ здесь, – вырывалось у него порывисто среди поцелуев и тяжелого дыханья, – завтра же обвенчаемся с тобою... алмазами, золотом осыплю тебя с ног до головы! Что схочешь – все сделаю... только не отталкивай меня!
Елена молчала. Что ж это?.. Конец?.. Конец?.. Ноги ее подкосились, она ухватилась за спинку стула и опустилась в какой то истоме.
Дрожащими, непослушными руками сорвал подстароста черевички с ее ног и, прижавшись к ним, покрыл их поцелуями...
XIV
Наступил вечер, холодный, осенний, ветреный.
Красное, словно огненный шар, солнце спускалось к закату, освещая кровавым светом разорванные серые облака, покрывавшие весь небосклон. На обгорелых руинах, на деревьях, на темнеющих далях – всюду лежал кровавый огненный отблеск. Над суботовскою усадьбой подымался к нему черный удушливый дым. Среди груды чернеющих бревен, обгорелых стропил да чудовищных куч серого пепла подымался иногда слабый огонек и, лизнувши обуглившиеся обломки, снова скрывался в черной массе руин. Изломанный частокол, выбитые ворота свидетельствовали об отчаянном сопротивлении, оказанном здесь осажденными. За частоколом, во рву и по двору валялись трупы, с помертвелыми лицами и застывшими глазами, обращенными к огненным небесам. Оружие, одежда, домашняя утварь, бочонки, разбитые фляжки, а кое где и дорогие кубки были разбросаны в страшном беспорядке по всему двору. Среди всей этой опустошенной усадьбы подымался только один будынок, уцелевший каким то чудом от общего пожара; он казался совсем черным на фоне кровавого неба; выбитые окна его страшно смотрели на общее разорение, словно глазные впадины обглоданного черепа. На изрубленном крыльце лежал неподвижно молодой мальчик, весь исполосанный кровавыми рубцами. Почти посредине двора валялся труп старика с широко разброшенными руками и окровавленною чуприной, приставшею ко лбу. Деревья с обгорелыми, почерневшими ветвями словно простирали их к грозному небу, моля о возмездии.