Марылька прошлась по светлице.
О, эта серая, скучная жизнь! Ей... ей, Марыльке, которая рождена для роскоши, для красы! Да лучше б отпустили ее на волю! Она сумела б сама найти себе дорогу, при красе своей она не побоялась бы отправиться и с пустыми руками в путь! Так нет же, нет! Они оберегают ее, они не выпускают ее никуда, дальше этих скучных покоев. Жалко им, верно, расстаться с мыслью о ее наследстве, держат ее на всякий случай.
И зачем ее спас Богдан на турецкой галере? Попала бы она в гарем к султану, утопала бы в неге, в роскоши, в бриллиантах, в парче! Тысячи рабов были бы к ее услугам... Одного движения ее белой руки довольно бы было, чтоб осчастливить покорных и покарать врагов! "Ах, – задохнулась она от горячего прилива крови. – Голова кружится при мысли о той роскоши, славе и поклонении, которые разливались бы у моих ног!.."
Марылька глубоко вздохнула. Грудь ее вздымалась высоко, на щеках горел лихорадочный румянец, и маленькие прозрачные ушки пылали, словно в огне. Она снова прошлась по комнате и остановилась у большого венецианского зеркала, которое висело на темной, обитой коврами стене.
В глубоком стекле отразилась перед ней стройная молодая красавица.
Пушистые золотые волосы стояли вокруг лба ее, словно какое то царственное сияние; синие глаза глядели смело и уверенно; из за полуоткрытого розового рта выглядывали зубы, ровные и белые, как жемчужины. Шелковый кунтуш ложился вдоль ее стройной фигуры красивыми складками, плотно охватывая тонкий стан и высокую, пышную грудь.
Несколько мгновений Марылька стояла перед зеркалом молча, не отрывая от своего изображения гордого, самодовольного взгляда. Но вдруг складка между бровей ее расправилась, взгляд синих глаз сделался мягче и нежнее, и пленительная, огненная улыбка осветила все лицо молодой красавицы. "Нет, – прошептала она тихо, – куда им всем до меня!" Последние следы неудовольствия слетели с ее белого лба, в глазах заиграл кокетливый огонек, и все ее личико сделалось неотразимо обольстительным в это мгновение.
"Найдется ли во всем королевстве хоть один рыцарь, который бы устоял перед этой улыбкой? – Марылька повела лукаво бровью и усмехнулась своему изображенью. – О нет! Никто! Однако, – остановилась она и сдвинула свои соболиные брови, из под которых сверкнули злым огоньком ее потемневшие, как сапфир, глаза, – и для этой красы нужна оправа. А без оправы, – усмехнулась она ядовитою улыбкой, – это мишурное, изношенное рыцарство не обратит и внимания. О бездушные твари, – топнула она ногою, – я испытала на себе ваше оскорбительное отношение, ваше надутое чванство, вашу мизерию! Как презираю я вас! Как бы я хотела теперь иметь силу и власть, унизить вас и наступить на вас своим башмаком! Да, все они продажны, все ничтожны, все!
А Богдан?"
Марылька отбросила головку и, зажмуривши глаза, постаралась вызвать в своем воображенье статный и величественный образ казака.
Высокий, дужий, с гордой панской осанкой и пылкой душой!.. На него б опереться не страшно! Правда, он из козаков. Но что до того? Гетман, настоящий гетман! Орлиный нос, усы черные, а глаза?.. О, она помнит, каким темным огнем загорались они, когда он глядел с восторгом на нее! Сердце замирало, разум туманился от того горячего взгляда, который пронзал ее сердце острою стрелой насквозь. А как подымал он ее на своих дужих руках, словно легкое перышко...
Мысли Марыльки оборвались, и она вся застыла в каком то сладком, смутном воспоминании.
Но вдруг головка ее сделала резкое движение, как бы желая стряхнуть с себя обвеявший ее сладкий туман.
Только ведь это было прежде, а как он взглянет на нее теперь?
Синие глаза Марыльки открылись снова и взглянули с улыбкой в зеркало.
Положим, что дела призвали его в Варшаву... но отчего они совпали как раз с ее письмом? А зачем он так вспыхнул, так изменился в лице, когда услыхал ее голос за дверью. Она ведь вскрикнула тогда нарочно и не отрывала от скважины глаз. А отчего он весь растерялся, он, такой уверенный и сильный, когда она бросилась к нему на шею? Отчего он прижал ее так горячо, слишком горячо для батька, – лукаво усмехнулась Марылька, – так, что она едва выскользнула из его рук? По лицу Марыльки скользнула снова самоуверенная улыбка.
"Да, он бы мог и умел бы любить. Но и тут... Ох, какая ж моя горькая доля! Между нами – несокрушимая стена! У него жена... семья. Э, да что тут рассуждать!" Нужно ввериться пресвятой деве, которая посылает его ей на помощь, и пользоваться случаем, чтобы вырваться из этой темноты!
Все же она ему дорога... У него отзывчивое сердце, да и будущее еще никому неизвестно, а под казацким широким и мощным крылом жить ей будет привольней и веселей! Не раз слыхала она среди магнатов его фамилию. Сам канцлер несколько раз упоминал о нем – говорил, что его ждет высокая доля... сам король интересуется им. "А! Да что там раздумывать! Хуже здешнего не будет! Лишь бы увидеться с ним, упросить, чтоб вырвал меня отсюда. О! – взглянула она с гордой улыбкой в зеркало, – татко Богдан не откажется быть моим опекуном!"
Двери тихонько скрипнули, и в комнату вошла молоденькая служанка с хорошенькою мордочкой плутоватого котенка.
Сделавши несколько шагов, она остановилась перед Марылькой и как бы замерла в немом восхищении.
– Ой панно, какая пышная, гордая краля! – вскрикнула она, всплескивая руками. – Когда бы мне хоть половина вашей красы, я б не служницей, а пышной панной была!
– А вот видишь, Зося, – вздохнула Марылька, – никто и не видит моей красы, так и увяну я в этих скучных мурах...
– Нет, кое кто ее заметил, – усмехнулась лукаво Зося и приблизилась к Марыльке.
– Кто? Кто?..
– Тот красивый казацкий пан, что был у ясного князя пана канцлера.
– Ну, и что же? – перебила ее с нетерпением Марылька.
– Встретил меня у ворот и расспрашивал о панне.
– Ой, Зося, ласточка моя! – вскрикнула резво Марылька, охватывая ее шею руками. – Да если бы только удалось то, о чем моя думка, я бы взяла тебя с собою, зажили б мы не как приймачки, а как вельможные панны!.. Ну, и что ж?.. Что ты сказала ему?
– Говорила, что панна скучает, томится, ни с кем не хочет видеться.