— Слушай, пане хорунжий, — обратилась она к нему, когда ей уже показалось, что аппетит казака начал ослабевать. — Сдается мне, что я тебя видела когда-то.
— А как же, — отвечал Остап. — Ведь это я приезжал сюда к пану Мазепе из Волчьих Байраков.
— Из Волчьих Байраков, — повторила Марианна, и при одном воспоминании об этой деревне в сердце ее шевельнулось болезненное чувство, — помню, помню... Так это тебя я видела в доме отца Григория?
— Меня, — усмехнулся Остап.
— Зачем же ты приезжал сюда к Мазепе?
— Ге! Там штука одна такая вышла, что надо было приехать. — И Остап передал Марианне сцену в шинке, во время которой он познакомился с Мазепой, и после которой Мазепа пригласил его в надворную команду Дорошенко. Он рассказал ей, как они беспокоились, не зная, куда скрылся Мазепа, и как вследствие этого он решился поехать к полковнику разузнать что-нибудь о Мазепе. Да тут как раз и нашел его и с тех пор не расставался с ним. — А вот теперь, — закончил он свой рассказ, — дай Боже ему век "довгый", наставил он меня хорунжим в надворной гетманской команде, а когда бы не его милость, так пропал бы, ей-Богу, ни за понюх табаку. У Марианны слегка отлегло от сердца.
— Так, значит, и ты там в замке живешь?
— Там же.
— Ну, так расскажи же, как поживает пан Мазепа и что там творится у вас в Чигирине?
Остап начал передавать Марианне с увлечением о том, какое значение приобрел теперь в Чигирине Мазепа, как его любят и почитают все, как с ним советуется вся старшина и даже сам гетман. В своих похвалах Мазепе благодарный Остап не жалел слов, но собеседнице его они не показались преувеличенными.
— Все, что ни делается в Чигирине, — воскликнул, наконец, с увлечением, Остап, — все от него исходит.
— Так это он и тебя сюда прислал? — произнесла живо Марианна.
— И он, и не он, — ответил Остап, — видишь ли, гетман хотел послать другого, а Мазепа предложил, чтобы меня отправили, так как мне все одно надо теперь еще дальше ехать. Сердце Марианны болезненно стукнуло.
— Куда? — спросила она, стараясь придать своему голосу вполне равнодушный тон.
— Да на хутор, к Сычу.
— На хутор?.. К Сычу?..
— Ну да, в дикие поля... К Сычу, к тому самому старому запорожцу, что у отца Григория с внучкой Галиной гостил. Марианна заметно побледнела.
— Так это он, Мазепа, тебя туда посылает? — произнесла она каким-то неверным голосом.
— Опять и он, и не он, — отвечал с улыбкой Остап, — есть у меня и свое дело, а есть поручение и от пана Мазепы.
И Остап передал Марианне, что он едет за Орысей, которая гостит теперь с отцом у Сыча, так как теперь, благодаря ласке пана Мазепы, он может "взяты з нею шлюб".
Но Марианна не слышала рассказа Остапа...
— А он же, Мазепа, зачем посылает тебя туда? — произнесла она с трудом.
— —— Зачем? А затем, чтобы первым делом отвезти от него поклон Галине, да рассказать, как он живет в Чигирине, чтобы она не скучала, поджидаючи его, да отвезти ей разные "дарункы"...
— Дарункы?
— Ого, да еще какие! Чего только он ни накупил ей! Госпо-диі Я думаю, она за всю свою жизнь таких подарков не видала!
И Остап начал перечислять с восторгом все подарки, которые пересылал через него Галине Мазепа.
— Да еще и перстень посылает ей диамантовый, его и в сто червонцев "не убереш"! — воскликнул с оживлением Остап, — да велел еще мне передать ей на словах, чтобы носила пока этот, а что скоро он переменит его на гладенький обручик. Марианна побледнела.
LXXVII
— Пан Мазепа думает жениться! — продолжал рассказывать Остап, не замечая, какое ужасное впечатление производят его слова на Марианну. — Мы было подумали прежде с Орысей, уж не дурит ли вельможный пан бедную дивчину? Только нет, о пане Мазепе и злейший ворог не скажет того! Уж сколько на него там в Чигирине засматривается и пань и вельможных панн, думаю, не одна бы с дорогой душой пошла бы с ним под венец. Так нет! Куда там! И не смотрит ни на кого. Уж так любит ее, так любит ее, как мать малую дытыну! Он и к матке своей за благословением посылал, — и та его благословила. Так вот он обо всем этом и письмо написал, а на случай, если не случится кого, чтобы смог письмо это перечесть, — он велел мне все на словах пересказать, чтобы дожидали его, и как только, мол, покончится вся "военная справа", так он сейчас к ним на хутор приедет, заберет всех с собою в Чигирин, да там и свадьбу справит.
Каждое слово Остапа впивалось в сердце Марианны острой стрелой. Молча, с окаменевшим от муки лицом, с остановившимся взором слушала она его. А Остап, увлекаясь, расписывал Марианне, как любит Галина Мазепу, и как Мазепа любит ее.
Наконец он спохватился, заметив, что время, по-видимому, перевалило уже далеко за полдень, и начал прощаться.
Марианна не удерживала его... Она задыхалась в этой комнате, она чувствовала, что теряет над собою власть. Она ощущала всем своим сердцем только одно желание: уйти, уйти от людей!
Быстро вышла она из светлицы и, не отдавая себе отчета, куда идет, повернула за дом. Холодный ветер рванулся ей навстречу и распахнул ее "байбарак", но она не заметила этого. Она шла так порывисто, так быстро, словно по пятам ее гналась какая-то смертельная опасность, словно это быстрое движение могло заглушить сжавшую ее сердце невыносимую боль! При виде Марианны два любимых пса ее бросились к ней навстречу с радостным приветственным лаем, но Марианна не заметила их... Только взойдя на высокую башню, с которой она когда-то любовалась вместе с Мазепой расстилавшимся вокруг замка видом, — она остановилась и перевела дыхание.
Грудь ее высоко подымалась... Отчаяние, обида, ненависть душили ее. Сердце ее разрывалось в груди.
Порывистым движением распахнула она свой "байбарак": холодный ветер пахнул ей в открытую грудь ледяным дыханием, и это дыхание привело ее в себя.
— Что делать? Что делать? — повторяла она и сжала себе до боли виски. И вдруг лицо ее исказилось какой-то ужасной улыбкой. — Отомстить? Да, да! — зашептала она с бешенством... — отомстить, отомстить ему и ей... всем, всем отомстить! Но как? Чем?.. Убить?.. Но разве это сможет вырвать ее из его сердца! Xa-xa-xal Ничто! Ничто! Ничто не вырвет ее! — вскрикнула она и с глухим невыразимым стоном припала головой к холодному дулу пушки. Несколько минут стояла она так с искаженным невыносимым страданием лицом, но вот губы ее опять зашептали порывисто, беззвучно, безумно. — Что же делать?.. Что делать... Ох, нет сил стерпеть этой муки! Вырвать его из памяти! Забыть! Забыть! Задавить это сердце! Растоптать его в груди! — шептала она с искаженным безумным лицом, судорожно впиваясь в грудь руками.