О чем ты писала в первом (или первых) письме. Сообщи непременно. Прости, что не пишу больше, волнуюсь. Целую тебя сердечно.
Твой.
Приехал вчера утром.
176.
1 августа 1908 р. [Чернігів.]
Пишу тебе после объяснения, мой друг. Мне предъявлено было твое письмо с добавлением, что это письмо от тебя. Я прочитал и не отрицал. Не смотря на ожидания, — никаких упреков, никаких сцен. Наоборот—столько выказано было благородства, участия и доброты — что я был сражен. Оказалось, что В[ера] И[устиновна] очень любит меня, чего я не подозревал. Она умоляла меня не бросать семьи, не губить всех. Мне было так страшно тяжело, так невыносимо, что я плакал. Теперь у меня туман в голове. Не знаю, переживу ли я тяжелую душевную драму — этот конфликт между долгом и чувством. Что делать? Мучительно тяжело50.
Неужели я могу приносить только одно горе окружающим
меня и себе самому!
Не могу сейчас соображать, не могу писать. Сообщаю тебе только факт и жду от тебя ответа по адресу до востребования М. С Пиши.
Твой.
9.5
5 авг. [1908 p., Чернігів.]
Дорогая моя, мне трудно собраться с мыслями, я так устал, так разбит и болен. Ты, вероятно, уже получила мои письма после случившегося. Я от тебя ничего до сих пор не имею и это меня еще больше мучит и беспокоит. А мне так нужно поговорить с тобой. Ведь в письме всего не скажешь.
Самое тяжелое — это то, что раньше, когда я рассуждал теоретически, оставить семью мне казалось делом, хотя и не легким, но возможным. Теперь же, на практике это оказалось настолько трудным, настолько серьезным, что у меня не хватает сил.
То, что я этим разбиваю свою жизнь — это не важно. Больше всего сердце мое болит за тебя и хотя ты всегда относилась недоверчиво к возможности новой жизни — все же катастрофа не легко дастся тебе.
Если бы ты знала, что со мной было: я едва не умер. Нет, правда, лучше мне было положить конец всему, чем влачить жалкую, разбитую жизнь с вечным сознанием, что ты портишь жизнь и другим. Голубка моя, как все это ужасно, больно, невыносимо. И к чему, и ради чего? Терпеть жизнь, являющуюся для тебя хулиганом, вечно наносящим бессмысленные, жестокие удары. Я разбит окончательно, полный упадок душевных и физических сил, какая-то прострация. Не могу описать тебе всех подробностей, всего, как было: мысль лежит в голове, как тяжелое полено, которое трудно свернуть с места. Болит голова, мозг, сердце — и везде пустота, ужасная, темная и зудящая, как больной зуб.
Получу ли, наконец, весточку от тебя? Что будет с нами? Ничего не знаю. Вообще я так сильно расстроен, что не способен рассуждать, двигаюсь как автомат, по ночам не сплю, но и не думаю. Горе сковало меня, придавило.
Если бы хоть скорее несколько слов от тебя. Но нет надежды. Пиши, что думаешь. Прошу тебя, будь покойнее, не волнуйся очень, если можешь. Целую тебя крепко.
Твой.
178.
7 августа. [190$ р., Чернігів.]
Дорогая моя. Сердце мое разрывалось от боли, когда я читал два твои письма (от 2 и 4 ав.). Ты советуешь не волно"
ваться, быть спокойным. Говоришь о возможности для меня счастья не с тобой. Разве здесь можно говорить о счастьи когда жизнь разбита, когда счастье возможно только с тобой. Вопрос только о выборе между личною жизнью и долгом. Никто не требует от меня жертвы, о ней говорит только что-то внутри меня. Если бы ты могла заглянуть в мое сердце, ты не решилась бы говорить о счастье моем без тебя, ты пожалела бы меня. Я, право, не знаю, смогу ли я жить вообще, настолько чувствую себя разбитым и обессиленным. Я ничего не решал, как я могу решить без тебя, я только сознаюсь перед тобой, так же откровенно, как и перед собой, что мне трудно, труднее, чем я думал, разбить семью и что я чувствую, как обязанности тянут меня в сторону жертвы, говорят принести в жертву личное счастье. Может быть, ты осудишь меня за то, что я до сих пор жил надеждами на иное и заразил этими надеждами и тебя. Но верь, что я всегда, как и теперь, был искренним. Как мне мучительно жалко тебя, дорогая, как меня жжет каждая твоя слеза. Ты хочешь не видеть меня больше. Разве так лучше? Разве мы не имеем ничего сказать друг другу? Я хотел бы увидеть тебя. Пишу и плачу. Я, никогда не плакавший. Тяжело. Жду от тебя писем. Не могу больше писать, чувствую себя невозможно плохо. Единственное желание— утешить тебя, моя голубка.
Ужаснее всего — что жертвы никто от меня не требует, кроме моей совести.
Целую тебя, гилубочка. Пиши. Твой.
179.
14. VIII [1908 р., Чершпв.]
Не знаю, получила ли ты, дорогая моя, мое письмо в ответ на твои письма (2) "до востребования"? Если не получила, вытребуй его. Последнее письмо чрез Зину получил-Так много хотелось бы сказать — и так мало можно сделать этого в письме. Не теряю надежды, что ты согласишься на свидание, если не теперь, то потом (теперь очень трудно мне) — тогда можно будет сказать все, чем мучился за это время мозг, чем болело сердце. Тебя интересует прежде всего вопрос, что я сказал В[ере] И[устиновне]. Я ей сказал, что решил жить (я думал умереть — так сильно хотелось) и пожертвовать своим счастьем для детей. Как мне трудно и больно сейчас писать это, если бы ты знала, если бы ты знала только. Живу я не только своим горем, а и твоим — и поэтому так тяжело. Ну, да ничего.
О посещении В[еры] И[устиновны] твоих я только недавно узнал. Конечно это очень нехорошо, но посколько я понял — тебе грозит объяснение. Да и не нужно его, следует избегать. Чтоб не забыть (очень голова болит все время и ничего не помню) — относительно моих писем. Зачем ты спрашиваешь? Если они тебе мешают, уничтожь их, сожги. Я ничего не знаю — знаю только, что мне больно, бесконечно больно и тяжело. По временам — все безразлично. Какая-то апатия и тупая боль. Боль обостряется, когда думаю о тебе. Хотел бы очень, чтобы ты меньше страдала и в моей вине перед тобою нашла хоть маленькое утешение— Вини меня, но я и сейчас по отношению к тебе таков же, как был всегда.
Напиши мне хоть несколько слов по тому же адресу. Пиши о себе. Целую тебя крепко.
Все же твой.
19 августа. [1908 р., Чершпв.]
Что значит, что на 2 письма свои я не получаю от тебя; мой друг дорогой, ответа? Одно из моих писем адресовано тебе в Чернигов. Дважды был на почте — и напрасно. А, может быть, твои письма до востребования пропадают? Или ты не хочешь отвечать? Последнего я не могу допустить, ведь ты мне друг? Я весь объят тревогой, все внутри у меня перегорело, измучился в конец. Я знаю, что и тебе не лучше, но из этого не следует, чтобы мы наносили друг другу еще лишние раны. И так мы несчастны. Я положительно не могу придти в себя, все время думаю о тебе и не могу успокоиться. Хоть бы я знал, что ты мужественно переносишь наше горе, что ты не очень страдаешь — все бы лучше было.