Длинный Эдильбай молча отошёл от него.
— Слушай, друг, — сказал он часовому, подойдя к шлагбауму. — Я тоже служил и тоже знаю кое-какие порядки. Телефон у тебя есть?
— Есть, конечно.
— Тогда так — звони начальнику по караулу. Доложи, что местные жители просят, чтобы им разрешили проезд на кладбище Ана-Бейит!
— Как? Как? Ана-Бейит? — переспросил часовой.
— Да. Ана-Бейит. Так называется наше кладбище. Звони, друг, другого выхода нет. Пусть самолично разрешение получит для нас. А мы — будь уверен, кроме кладбища, нас тут ничего не интересует.
Часовой задумался, переминаясь с ноги на ногу, наморщив лоб.
— Да ты не сомневайся, — сказал Длинный Эдильбай. — Всё по уставу. На пост прибыли посторонние лица. Ты докладываешь начальнику караула. Вот и вся механика. Что ты на самом деле! Ты обязан доложить.
— Ну хорошо, — кивнул часовой. — Сейчас позвоню. Только начальник караула всё время по территории колесит, по постам. А территория-то вон какая!
— Может, и мне разрешишь рядом быть? — попросил Длинный Эдильбай. — В случае чего подсказать, что к чему.
— Ну давай, — согласился часовой.
И они скрылись в постовом помещении. Дверь была открыта, и Едигею всё было слышно. Часовой звонил куда-то, всё спрашивал начальника караула. А тот не обнаруживался.
— Да нет, мне начальника по караулу! — объяснял он. — Лично его… Да нет. Тут дело важное.
Едигей нервничал. Куда же запропастился этот начальник по караулу? Вот не везёт так не везёт!
Наконец он отыскался.
— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! — громко заговорил часовой звонким, взволнованным голосом.
И доложил ему, мол, тут местные жители приехали хоронить человека на старинном кладбище. Как быть? Едигей насторожился. Скажет лейтенант — пропусти, и всё! Молодец Длинный Эдильбай! Всё же сообразительный парень. Однако разговор часового стал затягиваться. Теперь он всё время отвечал на вопросы:
— Да… Сколько? Шесть человек. А с покойником семь. Старик какой-то умер. А старший у них на верблюде. Потом трактор с прицепом, А за трактором экскаватор тоже… Да нужно, говорят, стало быть, могилу рыть… Как? А что мне сказать? Значит, нельзя? Не разрешается? Есть, слушаюсь!
И тут раздался голос Длинного Эдильбая. Видимо, он выхватил трубку.
— Товарищ лейтенант! Войдите в наше положение. Товарищ лейтенант, мы прибыли с разъезда Боранлы-Буранный. А куда же нам теперь? Войдите в наше положение. Мы здешние люди, мы ничего плохого не сделаем. Мы только похороним человека и сразу вернёмся… А? Что? Ну как же так! Ну, приезжайте, приезжайте, сами убедитесь! У нас тут есть старик наш, фронтовиком был, воевал. Объясните ему.
Длинный Эдильбай вышел из караульного помещения растроенный, но сказал, что лейтенант приедет и всё решит на месте. За ним подошёл часовой и сказал то же самое. Часовой теперь чувствовал облегчение, поскольку начальник караула сам должен был решить вопрос. Он теперь спокойно шагал взад-вперёд у полосатой перекладины.
Было уже три часа. А они ещё не добрались до Ана-Бейита, хотя и осталось не так далеко.
Едигей вернулся к часовому.
— Сынок, долго ли ждать твоего начальника? — спросил он.
— Да нет. Сейчас примчится. Он на машине. Тут минут десять — пятнадцать ходу.
— Ну ладно, подождём. А давно эту колючую проволоку установили?
— Да порядочно. Мы её ставили. Я тут служу уже год. Выходит, полгода уже, как оцепили вокруг.
— То-то и оно. Я ведь тоже не знал, что тут такая заграда. Из-за этого вот и получилось. Вроде я теперь виноватый, потому что я затеял сюда везти на погребение. Тут у нас кладбище старинное — Ана-Бейит. А Казангап покойный был очень хорошим человеком. Тридцать лет вместе проработали на разъезде. Хотелось как лучше.
Солдат, видимо, проникся сочувствием к Буранному Едигею.
— Слушай, папаша, — сказал он деловито. — Вот приедет начальник караула лейтенант Тансыкбаев, вы ему скажите всё как есть. Что он, не человек? Пусть доложится выше. А там вдруг и разрешат.
— Спасибо на добром слове. А иначе как же нам? Как ты сказал — Тансыкбаев? Фамилия лейтенанта Тансыкбаев?
— Да, Тансыкбаев. Он у нас тут недавно. А что? Знакомый? Из ваших он. Может, свояк какой будет?
— Да нет, что ты, — усмехнулся Едигей. — Тансыкбаевых у нас, как у вас Ивановых. Просто припомнился один человек с такой фамилией.
Тут зазвонил телефон на посту, и часовой поспешил туда. Едигей остался один. Вздыбились опять брови. И, хмуро оглядываясь вокруг, посматривая, не покажется ли машина на дороге за шлагбаумом, Буранный Едигей покачал головой. "А вдруг это сын того, кречетоглазого? — подумал он и сам же себя обругал мысленно. — Ещё что! Втемяшится же в голову! Сколько их, с такой фамилией. Не должно, не может быть. С тем Тансыкбаевым сквитались ведь потом сполна… Всё-таки есть правда на земле! Есть! И как бы то ни было, всегда будет правда…"
Он отошёл в сторону, достал носовой платок и протёр им тщательно свои ордена, медали и ударнические значки на груди, чтобы они блестели и чтобы их сразу видно было лейтенанту Тансыкбаеву.
XII
А с тем кречетоглазым Тансыкбаевым дело обстояло так.
В 1956 году в конце весны был большой митинг в кумбельском депо, всех тогда созвали, со всех станций и разъездов съехались тогда путейцы. Оставались на местах только те, кто стоял в тот день на линии. Сколько всяких собраний промелькнуло на веку Буранного Едигея, но тот митинг не забывался никогда.
Собрались в паровозоремонтном цехе. Народу было полным-полно, иные аж наверх залезли, под самую крышу, на консолях сидели. Но самое главное — какие речи были! Про Берию выяснилось всё до дна. Заклеймили проклятого палача, никаких сожалений не было! Крепко выступали, до самого вечера, деповские рабочие сами лезли на трибуну, и ни один человек не ушёл, как пригвоздило всех к месту. И только рокот голосов, как лес, шумел под сводами корпуса. Запомнилось, кто-то рядом в толпе молвил про то чисто российским говором: "Ну как есть море перед бурей". А так оно и было. Колотилось сердце в груди, на фронте перед атакой так колотилось, и очень пить хотелось. Во рту пересыхало. Но где там при таком многолюдье воды достать? Не до воды было, пришлось терпеть. В перерыве Едигей протиснулся к парторгу депо Чернову, бывшему начальнику станции. Тот в президиуме был.