И вдруг он остановился посреди комнаты.
Уже давно со двора доносился какой то глухой нарастающий шум, но, охваченный своим бессильным бешенством, Богдан не замечал его. Теперь же он достиг таких грозных размеров, что обратил на себя и внимание гетмана. Из общего гама и рева вырывались какие то злобные крики, вопли, проклятия, но о чем гласили они, трудно было разобрать.
"Что это? Что случилось?" – провел рукой по лбу Богдан, стараясь прийти в себя.
Но в это время у дверей раздался тревожный, торопливый стук и, не дожидая ответа гетмана, в комнату стремительно вошел Золотаренко, а за ним Выговский и Кречовский.
Все были встревожены и растеряны.
– Беда, Богдане! – произнес отрывисто Золотаренко. – Все войско взбунтовалось; Кривонос прислал гонца: послов наших убили в Варшаве.
– Осмелились, ироды! – рванулся бешено к вошедшим гетман. – Где же гонец? Где?
– Там, во дворе.
– Идем!
Гетман быстро вышел из комнаты, а за ним последовали и все остальные.
По дороге Богдану встретилась бледная, взволнованная Ганна и испуганные дети, но Богдан не обратил на них внимания.
XXVI
На дворе уже давно шумела огромная толпа козаков. С. каждым мгновеньем в раскрытые настежь ворота вливались все новые и новые толпы. Все это волновалось, кричало, сверкало обнаженными саблями и оглашало воздух грозными проклятьями.
– Гетман с Выговским ляхам потурает!.. Снова бумаги и суплики! Знаем их! Не нужно нам хитромудрых лыстов!
– Добивать ляхов! Кончать ляхов!
– В Варшаву, в Варшаву! – ревели уже почти все, когда двери дома распахнулись и на крыльцо вышел гетман в сопровождении Золотаренка, Выговского, Кречовского и других старшин.
– Гетман! Гетман! – закричали кругом голосами шум сразу утих.
– Где посол? – произнес громко и сурово гетман, обращаясь к старшине.
– Здесь, гетмане, – ответил Выговский и знаком подозвал изуродованного сабельными шрамами козака, который стоял в стороне.
– Ясновельможному гетману! – поклонился до земли козак, останавливаясь перед Богданом.
– Говори! – приказал ему повелительным тоном Богдан.
– Полковник Кривонос прислал меня к твоей ясновельможной милости известить, что всех наших послов замучили предательски в Варшаве ляхи, а сами собирают на нас войско.
– Смерть! Смерть ляхам! Веди нас, гетмане, в Варшаву!
– В Варшаву! – раздались яростные возгласы со всех сторон.
Богдан поднял свою булаву, – все кругом замерло.
– Полковники, есаулы и сотники! – произнес он громко. – Все к своим частям... готовиться и ждать моего приказа. Завтра выступаем в поход.
– Слава! Слава! Слава гетману! – раздалось кругом, полетели шапки вгору, засверкали сабли, крики, возгласы, звон оружия – все смешалось в какой то восторженный рев.
Богдан повернулся и вошел обратно в палац. За ним вошли приближенные полковники, Выговский, Тетеря и другие.
Выговский был как то растерян и смущен. Никогда не ожидал он от гетмана такого стремительного решения.
– А что, – подошел к нему Тетеря и произнес тихо: – Не хотел начинать, ну, вот постарались другие. Не воспользовался выгодами, когда можно было, а теперь попрощайся! Грохнется теперь твоя высота и раздавит обломками нас самих.
– Да... – произнес как то неопределенно Выговский и, овладевши собой, прибавил: – Что ж, если правда, не терпеть же нам таких обид.
– Эх, и хитер же ты, пане Иване, – понизил еще голос Тетеря, – все хочешь один; а только помни, – подчеркнул он, – человек потому и держится, что на двух ногах ходит, а коли по крутизне идет, то и третью на подмогу – палочку берет.
– Надо, друже, чтобы две ноги ровные были, – ответил с усмешкой Выговский, – а то, как одна короче, – спотыкаться начнешь.
В это время они вошли в канцелярию.
– Полковники! – обратился Богдан к вошедшим за ним друзьям. – Послать немедленно во все стороны гонцов, чтобы сзывать назад все загоны. Пусть спешат к нам как можно скорее. Мы двинемся на Гончариху {394}. Ты, пане писарю, – поманил он к себе Выговского, – готовь послов к хану. Пиши, что просим немедленной помощи, немедленной. Да нет, постой! Я сам напишу! Не брать с собой ничего, кроме зброи, арматы да боевого припасу, – все добудем там, у ляхов!
Гетман отдавал приказания сухим, отрывистым тоном. Лицо его было бледно, глаза блестели. Видно было, что его охватила какая то возбужденная деятельность.
– Завтра выступаем. Чтоб все было готово! – повторил он еще раз свой приказ.
– Все будет так, как ты приказываешь, – поклонились Богдану полковники и молча вышли из комнаты.
– Каламарь! Перо, бумагу, печать! – обратился к Выговскому Богдан.
Выговский молча поставил на стол все требуемое и вышел из комнаты.
Богдан взял перо в руки. В это время дверь тихо скрипнула, Богдан оглянулся и увидел входящую Ганну.
– Ты, Ганно? – изумился он, подымаясь ей навстречу. – Не тревожься, голубка, – продолжал он успокоительным тоном, заметивши бледность ее лица и сжатые брови.
– Я не тревожусь, дядьку! – ответила гордо Ганна. – Я пришла просить вас, чтобы вы взяли меня с собой!
– Куда?
– С войском в поход. Да, в поход.
– Тебя? – отступил Богдан и смерил Ганну изумленным взглядом. – Разве там место тихим голубкам?
– Есть времена, дядьку, когда голубкам нет нигде места, когда они вместе с орлами должны лететь защищать свои гнезда.
– Но, коханая моя, – изумлялся все больше и больше Богдан, чувствуя, что перед ним стоит не прежняя кроткая Ганна, а окрыленная орлица с мрачным огнем во взоре, с скрытою, но непоколебимою силой в душе. – Там, на этих кровавых полях, нет пощады, нет милосердия, там ужас насилий над человеком.
– Но ведь ты, гетмане, – заговорила восторженно Ганна, – несешь же навстречу этой смерти свою жизнь, не жалеешь ее за святую волю, за веру нашей отчизны! Пусти же меня, не удерживай! Теперь уж меня никто не удержит!
Я хочу быть хоть чем нибудь полезной! Разве мало молодиц и дивчат во всех загонах. Все пошли со своими мужьями и братьями! Уж коли умирать, так рядом со всем дорогим, рука с рукой.
– Иди, иди, – прижал ее к груди с неудержимым восторгом Богдан, – и если у всех украинок такое львиное сердце, то не страшны нам никакие враги!
В ту ночь, когда Чаплинский, торопясь в райский приют и предвкушая уже блаженство, наскочил неожиданно на свою супругу, Оксана еще не была отправлена, а лежала в мальчишеской одежде под лавой и слушала с замиранием сердца бурную сцену, разыгравшуюся между супругами. Ни жива ни мертва, едва переводя дыхание, следила она за перипетиями этой схватки и считала свою погибель почти неизбежной. Но вот Чаплинский сдался, струсил и, подавленный ужасом, безмолвно удалился вместе с паней Марылькой, вот их голоса совершенно замолкли. Переждавши еще немного, Оксана выскочила из своей засады и, ощупав в кармане кошелек, набитый червонцами да дукатами, а на груди письмо Марыльки к Богдану, запхнула за голенище нож, взяла под мышку небольшой сверток белья и припасов, выскочила из хаты и, не попрощавшись со своими сожительницами, бросилась к берегу, где и спряталась, на всякий случай, в камышах у причала.