– А что, пане Иване, готовы ль козаки и универсалы? {355}
– Все готово, ясновельможный гетмане, – произнес с низким поклоном Выговский, подавая Богдану исписанный лист с прикрепленной к нему на шнурке запорожской печатью. – Но... – замялся он, – как посмотрит на это король?
– Король за нас, а не за панство.
– Так, гетман, но это не против панства, – улыбнулся вкрадчиво Выговский, – а против короля.
– А если король вздумает идти против нашего народа, то мы пойдем и против короля! – ответил запальчиво Богун, бросая на Выговского недружелюбный взгляд.
– Так, так, друже! – поддержали Богуна и другие старшины.
По лицу Выговского промелькнула какая то неопределенная улыбка.
– Король наш доброчинец, – возвысил строго свой голос после минутного смущения Богдан, останавливая всех, – и не пожелает нам ничего худого. Позвать сюда наших послов!
Выговский отдал приказ, и из толпы войск отделилась сотня козаков и, выехавши перед старшиной, выстроилась по пяти человек в ряд. Это были самые отборные и смелые со всего войска. Шапки их были молодцевато заломлены набекрень, великолепные красные кунтуши были наброшены с какой то удалой козацкою небрежностью, отборное оружие блестело на солнце. Лица козаков смотрели смело, энергично; дорогие кони их нетерпеливо перебирали ногами и грызли удила. В руке у каждого всадника было по длинному свитку бумаги, с прикрепленной запорожской печатью при конце.
– Слава гетману вовеки! Хай жие! – крикнули в один голос, обнажая головы, козаки.
– Спасибо, дети, – ответил Богдан. – А все готово ль?
– Все, батьку.
– Летите ж, дети, по всей Украйне, не мынайте ни больших городов, ни малых деревень. Будьте колоколами нашими; звоните по всей Украйне, зовите весь люд в одну церковь к своему алтарю!
– Гаразд, батьку! – крикнули оживленно козаки.
– Ну, с богом! – протянул Богдан руку, и маленькие отряды понеслись стрелой в четыре стороны безбрежной степи. Богдан следил за ними задумчивым взором: вот каждая из них разделилась еще на несколько групп, еще и еще... и вскоре все всадники скрылись вдали.
– Так, – произнес задумчиво Богдан, – понеслось теперь наше слово во все концы родного края, и нет уже никакой силы остановить его... Ну, дальше ж что, – обратился он к Выговскому, тряхнувши головой, словно хотел сбросить с себя налетевшее вдруг раздумье, – кто дальше есть?
– Посол от превелебного владыки печерского {356}.
– Владыки? – переспросил изумленно и радостно Бог дан. – Сюда ж его, сюда, скорее!
Выговский быстро сошел с помоста и через несколько мгновений возвратился в сопровождении высокого мужчины, одетого в грубую суконную чемарку, подпоясанного простым поясом, в черной бараньей шапке на голове. Этому высокому, коренастому человеку, одетому в такой грубый мужицкий костюм, придавала какой то странный вид густая, черная с проседью борода, окаймлявшая суровое, энергичное лицо, и небольшая коса, видневшаяся из под шапки. За ним на майдан въехало шесть небольших пушек, сопровождаемых целою толпой поселян, вооруженных косами, ножами и самодельными саблями.
Богдан с изумлением взглянул на приближающуюся к нему фигуру, и вдруг по лицу его промелькнуло какое то мучительное выражение, – казалось, он старался вспомнить, где видел еще раз это странное лицо, но размышления его прервал громкий голос Нечая:
– Будь я проклят, если это не отец Иван!
– Отец Иван! – вскрикнул радостно Богдан, и в один миг перед глазами его мелькнула вся картина встречи с изгнанным, зовущим к восстанию попом.
– Ты ль это, отче? – сделал он несколько шагов навстречу священнику.
– Я, недостойный пастырь, еще не заработавший у господа право одеться в священные ризы, – произнес тот, вынимая из за пазухи простой кипарисный крест на грубой веревке и осеняя им склонившего голову Богдана. – Челом бьет тебе, гетмане, вся Украйна, а превелебный владыка шлет всем свое святое благословение, вот эти г арматы на гостинец для войска, а тебе, гетмане, это письмо.
Богдан почтительно принял толстый пакет, запечатанный восковой печатью, прижал его благоговейно к губам, сломал печать и развернул желтый пергамент. В письме владыка благословлял Богдана и все славное войско на честный подвиг, обещал во всем свое содействие и в конце снова повторял Богдану: "Помни ту клятву, которую ты дал мне в полночный час у алтаря. Не соблазнись своею гордыней: нам надо не только разрушить, нам надо создать".
– Святой, великий рачитель нашей бедной Украйны! – произнес Богдан с глубоким чувством, складывая желтый лист и прижимая его почтительно к губам. – Но скажи мне, отче велебный, как попал ты сюда?
– Когда ты, гетмане, покинул тогда наше селенье, – начал отец Иван, – я стал приготовлять к делу всю мою паству. Мы перековывали рала на ножи и сабли, мы святили их ночью; я, отрекшийся от службы святой, призывал в пущах лесных благословение господне на каждый нож, который мы раздавали людям. К весне мы все были готовы; чуть пронеслась весть о том, что ты собираешь войско на Запорожье, мы сожгли наш замок и двинулись вперед. Так прибыли мы в Киев к святому владыке; он сообщил нам о твоей победе и направил нас сюда. Со мною тысяча поселян, закаленных и крепких; прими ж и нас, батьку, под свой стяг.
– Тебя, тебя, отче? – отступил даже от изумления Богдан, и все старшины молча переглянулись.
– Так, меня! – ответил решительно и сурово отец Иван. – У каждого в наше время есть на душе свое тяжкое горе; но не за себя, не за свою семью горит мое сердце скорбью и гневом, я дал святую клятву препоясаться мечом и встать на защиту своей церкви, и владыка благословил меня! Не удивляйтесь же тому, братия, что попы идут в ваше войско. Каждый пасомый даст ответ на страшном судище только за себя, а с пастыря господь спросит за все стадо и за церковь, которую он отдал под защиту своего воинства. Скажите мне, братья, что делают с воинами, когда они отворяют врагам браму замковую и впускают в крепость врагов? Мы сделали хуже, мы отворили в святую крепость латынским псам ворота и отдали на расхищенье проклятым волкам вверенных нам богом детей!
Слова отца Ивана производили глубокое впечатление на собравшихся: этот страстный, мрачный фанатик зажигал родным огнем козацкие сердца.