– Ой рыцари! Голубчики, лебедики! Уймитесь, Христа ради, – ломала она руки, кидаясь от одного к другому. – Ой лелечки! Еще развалите мне корчму. Кривонос, орле! Ломаносерце, Рассадиголова! Да уважьте же хоть Настю Боровую{302}. Чарнота, соколе! Ты горяч, как огонь, но у тебя, знаю, доброе сердце... Почтенные козаки, славные запорожцы! К чему споры и ссоры? Не злобствуйте! Братчик ли, рейстровик ли, простой ли козак – все ведь витязи, все ведь рыцари! Лучше выпьемте вместе да повеселимся!!
Схватившиеся было за сабли враги опустили руки и словно опешили; комический страх Насти и всполошенных прислужниц ее вызвал на свирепых лицах невольную улыбку и притушил сразу готовую уже вспыхнуть вражду.
– Ага, – заметил среди нерешительного затишья запорожец, – теперь как сладко запела!
– Я нацежу вам мигом и меду, и пива... – обрадовалась даже этому замечанию Настя.
– Давно бы так! – засунул в ножны Кривонос саблю.
– Ха ха! Поджала хвост! – захохотал кто то.
– Теперь то она раскошелится! – подмигнул запорожец.
– А все таки следовало бы проучить добре и панов, и под панков, – настаивал бандурист.
– Полно, братцы, годи, мои други! – вмешался наконец Тетеря, с маленькими бегающими глазками и хитрой, слащавой улыбкой, – где разлад, там силы нет, а бессильного всякий повалит. Главная речь, чтоб жилось всем добре, а то равны ли все или нет – пустяковина, ведь не равны же на небе и звезды?
– Овва, куда махнул! – возразил бандурист. – То ж на небе, а то на земле.
– Да, через такую мудрацию вон что творится в Польше! – махнул энергически рукой Кривонос. – Содом и Гоморра!
– Вот этаких порядков, – подхватил бандурист, – и нашим значным хочется, они тоже хлопочут все о шляхетстве.
– Да ведь стойте, панове, – начал вкрадчивым голосом Тетеря, – нельзя же хату построить без столбов, без сох? Должен же быть и у нее основой венец? То то! Вы пораскиньте ка разумом, ведь вам его не занимать стать? Отчего в Польше и самоволье, и бесправье, и беззаконье, – оттого именно, что этого венца нет, головы не хватает. Все ведь паны, а на греблю и некому. Смотрите, чтоб не было того и у нас! Как нельзя всем быть панами, так нельзя всем быть и хлопами. Бог дал человеку и голову, и руки; одно для другого сотворено, одно без другого жить не может: не захочет голова для рук думать, таи опухнет с голоду, а не захотят руки для головы работать, так сами без харчей усохнут.
– Хе хе! Ловко пригнал, – осклабились многие.
– Кого ж ты нам в головы мостишь? – уставился на Тетерю Кривонос. – Не Барабаша ли?
– Дурня? Изменника? Обляшенного грабителя? – завопили кругом.
Тетеря только многозначительно улыбался.
– Да ©от кошевой наш, – робко подсказал запорожец.
– Баба! Дырявое корыто! Кисет без тютюну! – посыпались отовсюду эпитеты.
Запорожец сконфузился. Все расхохотались.
– Так Богун! – выкрикнул второй запорожец.
По толпе пробежал одобрительный гомон.
– Богун, что и говорить, – поднял голос Тетеря, – отвага, козак удалец, витязь!.. Только молод, не затвердел еще у него мозг, не перекипела кровь – все сгоряча да сослепу! А нам, друзья, нужен такой вожак, какой бы был умудрен опытом... нам нужно такого, чтобы одинаково добре владел и пером, и шаблюкой.
– Такой только и есть Богдан Хмельницкий, – крикнул неожиданно Чарнота.
– Именно он, никто иной, – поддержал Кривонос.
– Верно, – рявкнул бандурист, – ляхи его боятся как огня!
– Так, так! – загудели козаки.
Тетеря сконфузился и прикусил язык. В глазах его злобно сверкнула досада; очевидно, пущенная им стрела попала в нежеланную цель.
– Не все ляхи, – попробовал он возразить, – с Яремой то Хмель не поборется.
– Не довелось, – прохрипел Кривонос, – а с этой собакой посчитаюсь и я!
– Да, Богдан бил не раз и татар, и турок! – загорячился Чарнота.
– Батько и Потоцкого бил! – вставил Морозенко. – Я сам хлопцем еще при том был... под Старицей.
– Помню, верно! – поддержал бандурист.
– А кто за нас вечно хлопочет? – отозвался и Сулима. – Все он да он.
– Обещаниями да жданками кормит, – улыбнулся ехидно Тетеря.
Все опустили головы. Тетеря, видимо, попал в больное место: еще после смертного приговора на Масловом Ставу Богдан поддержал было упавший дух козаков уверениями, что король этому приговору противник, что он за козаков, что скоро все изменится к лучшему, лишь бы они до поры, до времени не бунтовали против Речи Посполитой да турок тревожили... И вот состоялся морской поход; но и после него все осталось по прежнему. Потом опять привез Богдан из Варшавы целую копу радужных обещаний, которые и разошлись бесследно, как расходится радуга на вечернем небе... Далее Богдан ездил за границу и, вернувшись, одарил козаков широкими надеждами, несбывшимися тоже. Наконец, и года нет, как он сообщил о полученных будто бы новых правах; но сталось, как говорит пословица: "Казав пан – кожух дам, та й слово его тепле", и изверились наконец все в этих обещаниях: иные считали, что ими высшая власть только дурит козаков, а другие полагали, что высшая власть и не дает их вовсе, а Богдан сам лишь выдумывает, чтобы туманить головы и сдерживать козаков от решительных мероприятий... Оттого то и теперь все, услышав о новой поездке Богдана в Варшаву, скептически опустили головы и безотрадно вздохнули.
ХLV
Тетеря, заметив, что его последняя фраза о Богдане произвела на слушателей сильное впечатление, еще добавил, выждав паузу:
– А что Богдан поехал в Варшаву, так это хлопотать о своих хуторах да о шляхетстве.
– Не может быть! Не верю! – горячо возразил Чарнота.
– Нет, это так! – отозвался запорожец. – Я с Морозенком там был... все говорят, что он поехал в Варшаву тягаться с Чаплинским за хутора и за жинку, что тот отнял.
– Чаплинский изверг! Собака! Сатана! – не выдержав, крикнул и Морозенко. – Таких аспидов раскатать нужно, чтоб и земля не держала!
– Ого! – удивились одни.
– На то и выходит! – протянули уныло другие.
– Перевелось козачество! – вздохнули тяжело третьи.
– Коли и Богдан стоит только за свою шкуру, так погибель одна! – качнул головой Кривонос.
– Ложись и помирай! – рванул по струнам бандурист, и они, словно взвизгнувши, застонали печально.