В столовой сидели уже за столом ясноосвецоная жена канцлера, княгиня Каролина, ее дочь, бесцветная блондинка Урсула и Марылька; последняя, заметив входящего Хмельницкого, вспыхнула до корня волос и быстро подошла к буфету, словно желая отыскать что то, да и прикрылась дверкой, как щитом...
Оссолинский представил жене своей Богдана; та свысока поклонилась и произнесла сквозь зубы:
– Приветствую пана.
– Падаю до ног ясноосвецоной княгини, – отвесил Богдан глубокий, почтительный поклон.
Урсула окинула казака высокомерным взглядом, наклонила завитую, с претензией зачесанную голову и процедила:
– Пусть пан сядет.
– Ваше милостивое внимание, ясная княжна, вызывает в моем казачьем сердце порывы благодарности: в прекрасном теле душа всегда прекрасна.
Марылька быстро оглянулась на Богдана и снова закрылась дверкой буфета.
– Пан слишком щедр на похвалы, – ответила с кислою улыбкой Урсула, – но я их не могу принять на свой счет.
– Однако я не знала, что казацкие рыцари так же хорошо владеют словом, как и мечом, – снисходительно удивилась княгиня.
– Красота, ваша княжья мосць, – ответил элегантно Богдан, – делает чудеса: и Марс слагал гимны Киприде.
И мать, и дочь переглянулись, наградив казака одобрительною теплой улыбкой.
– Да он всех здешних рыцарей за пояс заткнет... Как величествен, элегантен... Гетман, гетман... король! – шептала Марылька, смотря украдкой через щель дверки на Хмельницкого.
– Виват! – воскликнул Оссолинский. – Егомосць, выходит, так же опасен в салоне, как и на поле битвы... А где же Марылька? – взглянул он вокруг. – А, вон где!
Девушка опустила голову еще ниже, и у нее от смущения блеснули на длинных ресницах две непослушных слезинки.
– Полно, ясочка, не смущайся, – взял ее за подбородок канцлер, – подойди к егомосци, поздоровайся с ним родственно, как со своим покровителем, ведь он и до сих пор о тебе, сиротке, заботится, как о родной дочке, – и, взяв ее за руку, канцлер подвел к Хмельницкому, что стоял словно на раскаленном полу.
Марылька остановилась перед ним смущенная, с потупленными очами, осененными стрелами влажных ресниц.
– Здравствуй, ясная панна, вверенная мне богом! – промолвил Богдан радостно и приветливо. – Как ся маешь, как поживаешь?
Марылька взглянула на него темною лазурью своих чарующих глаз, а в них сверкнула и теплая признательность, и бесконечная нега; Богдан, чтобы скрыть искрившийся в его глазах восторг, опустил теперь тоже ресницы.
– Приветствую посланного мне богом спасителя, – пропела наконец вкрадчивым мелодическим голосом панночка, – я счастлива, что привел господь мне снова увидеть моего покровителя, которому покойный отец поручил свою сироту... – опустила она снова глаза, блеснувшие влагой.
– Да разве так спасителя и благодетеля приветствуют! – отозвалась хотя и мягко, но с оттенком насмешливой надменности, княгиня. – К отцу подходят к руке.
Марылька сделала движение, но Богдан предупредил ее:
– Нет, нет, дитя мое... я, по праву моих родственных чувств, поздороваюсь лучше так... – и он, обнявши своими мощными дланями ее головку, поцеловал ее отечески в лоб.
Натянутая сцена якобы первой встречи была наконец прервана приходом слуг и размещением снедей. За завтраком завязался общий разговор о предстоящих торжествах и пирах в Варшаве, о Радзивилле, что своей царской роскошью и великолепием сводит с ума столицу и разорит многих, о том, что к предстоящим празднествам тратятся на наряды чудовищные суммы, что паненки и пани не хотят ударить лицом в грязь перед волошками{219}, славящимися своим богатством.
Богдан по этому поводу рассказал много интересного и поучительного про нравы и обычаи молдаван, про их семейную жизнь, представляющую смесь таинственного востока с вольным западом, про роскошь пиров, про увлекательную игривость волошек красавиц, про их соблазнительные наряды. Богдану приходилось не раз там бывать, и он изучил прекрасно страну. Рассказы Богдана заняли и оживили всех собеседников; даже чопорная княгиня с дочкой спустились с высоты своего величия и начали восторгаться остроумием и светскою веселостью своего гостя. Марылька же хотя и молчала, но глаза ее так радостно, так победно сверкали, что нельзя было и сомневаться в ее восторге. Когда же Богдан перенес свои рассказы из Болгарии в рыцарские замки над Рейном и начал описывать пышные турниры, блеск оружия, трубы герольдов, роскошные выезды, ложи очаровательных дам, награждающих победителей и розами, и улыбками, и любовью, то у Марыльки закружилось все в голове какими то радужными цветами, словно в блестящем калейдоскопе, сердце забилось и больно, и сладко, а в груди поднялись волны, напоившие ее жаждой изведать этот мир блеска, радости и несущихся навстречу восторгов и поклонений... в наклоненной головке ее что то смутно стучало: "Ах, какой он интересный, эдукованный, все видал, все знает, с ним не стыдно нигде!"
– Пан до того увлекательно говорит, что его заслушаешься, – заметила наконец грациозно княгиня.
– Да, очень занимательно... – прожурчала княжна, – пан так много выездил.
– Не в том дело, – наполнил канцлер себе и Богдану кубки бургундским, – иной исколесит весь свет, а вернется еще глупее домой... Тому, кого бог отметил талантом, тому только и чужое все впрок, и он собранными сокровищами знания поделится с другими и принесет их на пользу своей отчизны... так вот... – подлил он жене и паннам мальвазии, – выпьем за то, чтобы наш шановный гость положил свои таланты у ног нуждающейся в них Речи Посполитой...
Дамы охотно поддержали предложенный тост. Богдан был тронут таким почетным вниманием и в изысканных, искренних выражениях благодарил яснейших вельмож. Княгиня, подогретая еще мальвазией, до того оживилась, что сообщила даже несколько городских сплетен и анекдот про княгиню Любомирскую, сказочную якобы невесту старого гетмана.
– А его ясновельможная мосць в Варшаве? – осведомился Хмельницкий.
– Нет, пане, – ответила с насмешкой княгиня, – поплелся с Любомирскими в Львов встречать молодых... В подагре, а туда же! Ногу левую волочит, а правой притопывает в полонезе – умора!
– У всякого из нас есть свои слабости, – заметил князь строго, – а человеческие слабости требуют снисхождения... тем более если они покрываются с избытком доблестями ума и сердца и обильною любовью к отчизне...