Теперь я вернусь к тому времени, когда сам был в том возрасте, в каком Эминов Рустем впервые столкнулся с проблемами, связанными с его национальной принадлежностью.
Тогда мне тоже едва исполнилось пятнадцать лет. В то время мы уже жили в 10-12 километрах от Самарканда, в крошечном, но по сравнению с Баяутом довольно уютном кишлаке Ертешар. Нам разрешили сюда переехать как семье, "пострадавшей в период оккупации". В 1954 году я закончил седьмой класс. С учебниками было очень сложно. В конце лета, прослышав, что в центральный книжный магазин в Самарканде поступили учебники для восьмого класса, я отправился в город, забыв предупредить мать. Купил две-три книги и, переполненный радостью, пришел на площадь, и сейчас именуемую Поворот, откуда курсировали машины в нашу сторону. Уехать было не просто, тут всегда было многолюдно. Я стал дожидаться попутки. Вдруг кто-то железной хваткой взял меня за локоть: "Пройдемте!". У меня оборвалось сердце: разрешения коменданта на поездку в город я не имел. Рванулся было, но мне завернули руку.
Так я оказался в городском отделении НКВД. В накуренном помещении с зарешеченными окнами находилось трое или четверо молодых упитанных мужчин.
— Почему приехал без разрешения? — спросил один из них, сверля меня глазами.
— Не знал я, дяденька... — ответил я, потирая руку, которая все еще ныла.
— Во-о заливает, змееныш, — заметил другой с ухмылкой.
Первый придвинул ко мне листок:
— Прочти и подпиши. Чтобы впредь знал!
Я даже читать не стал этот листок. Мне было известно, что в нем написано. Это было Постановление Совета Министров СССР от 21 ноября 1947 г. "Об уголовном наказании за побег с места спецпоселения граждан крымско-татарской национальности сроком на 20 лет каторжных работ". Со всего взрослого крымско-татарского населения были взяты подписи об ознакомлении с этим Постановлением. Его текст, отпечатанный на большом листе крупными буквами, висел на стенах во всех комендатурах, куда люди ежемесячно приходили на "отметку". Каждый был предупрежден, что переход из одного района в другой без разрешения коменданта считается побегом.
— Что я такого сделал, дяденька?.. — невольно вырвалось у меня.
— Сколько тебе лет?
— Четырнадцать, — чуть приуменьшил я.
— Во, заливает, во-о, заливает!.. — снова хохотнул тот, другой, шагнул ко мне, схватил за волосы и стукнул головой о стол, еще раз, и еще раз, и еще, стараясь, чтобы я носом угодил в бумагу: —Читай, читай!.. И заруби на носу!
Я отказался читать эту бумагу, и тем более подписывать.
Три дня меня продержали в КПЗ, отобрав учебники и почему-то ремень. На четвертый день посадили в машину с металлическим закрытым кузовом и, приказав держать руки за спиной, привезли в Чархинскую районную комендатуру.
В кабинете у коменданта я застал заплаканную мать. Уже потеряв надежду когда-либо меня увидеть, она вчера прибежал к нему, сказала, что у нее пропал сын. К кому было ей еще бежать, кто мог помочь? "Пока сын не найдется, будешь сидеть тут!" — сказал комендант и оставил ее заложницей.
Снова принялись заставлять меня подписать бумагу. Стала уговаривать и мама: "Подпиши, сынок, иначе все равно нас отсюда не выпустят". И я подписал.
Через два года комендантский режим был отменен. При этом, однако, с каждого переселенца административные органы потребовали расписку такого содержания: "Мне (ф. и.о.) объявлено, что на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР я освобождаюсь от спецпоселения. Я предупрежден, что снятие с меня ограничений на спецпоселение не влечет за собой возвращения мне имущества, конфискованного при выселении, и не имею права возвратиться в то место, откуда был выслан..." И это после официального осуждения сталинских беззаконий на XX съезде КПСС, когда к своим семьям и в родные места уже начали возвращаться миллионы узников лагерей, а Н.С. Хрущев обязал все органы власти проявлять максимальное внимание к реабилитированным. Решения исторического съезда не коснулись репрессированных народов. И подтверждение тому — расписка.
Не ярчайший ли это пример "двойной морали", которая затем обильно проросла в чиновниках и посейчас еще во многих сидит, что тебе сорняк, и мы не знаем, чем и как ее выкорчевать?..
Надо сказать, что к тому времени здоровье большинства высланных крымских татар было подорвано, но они не были сломлены психологически.. Несмотря ни на что, XX съезд партии, принятые на нем решения, в которых осуждалась идеология и практика сталинизма, не могли не вселить в сердца их надежду на лучшие времена. И действительно, не прошло и года, как сессия Верховного Совета СССР вынесла решение о восстановлении автономных республик и областей чеченцев, ингушей, калмыков, карачаевцев, балкарцев и возвращении их с мест высылки на родину. Таким образом с этих народов было снять огульное обвинение в предательстве.
Возможно ли обычными словами передать, какое потрясение испытали крымские татары, месхетинские турки, немцы Поволжья, о судьбе которых в данном решении не было ни слова. "Почему?".. Неужели мы все еще под подозрением?" — задавался вопросом каждый. О том времени нынче толкуют всякое. Говорят, во время сессии, где обсуждались судьбы депортированных народов, когда зашла речь о крымских татарах, Н.С. Хрущев сказал: "Нецелесообразно иметь две татарские автономные республики". Отождествление татар и крымских татар, незнание руководителем великой страны существенной разницы между двумя братскими, но этнически отличающимися друг от друга народами обернулось для крымских татар трагедией — их изгнание с родины длится по сей день. Конечно, не могли не сыграть свою роль окружавшие Н.С. Хрущева недавние соратники Сталина, со Стороны которых, и это давно уже не секрет, он испытывал давление, которому не всегда был в силах противиться.
Таким образом, наступившая в стране "оттепель" мало что изменила в жизни крымских татар. Правда, многие ветераны войны стали получать своевременно не врученные им ордена. Не преувеличу, если скажу, что участников Великой Отечественной войны, не получивших своих наград, более всего среди крымских татар. В хранящихся в архиве Министерства Вооруженных Сил их наградных листах значиться: "Награда не вручена за изменением места жительства", В Москве в то время жил крымский татарин, военный историк Сулейман Асанов. Много времени он посвятил работе с архивными материалами. В списках награжденных он отыскивал фамилии земляков и списки их отсылал для публикации в газету "Ленин байрагьы", которая к тому времени стала выходить в Ташкенте на крымско-татарском языке. Благодаря этому многие ордена и медали нашли своих хозяев, если, конечно, им было суждено до того времени дожить. Но кому-то из чиновников высокого ранга не понравился такой оборот дела. Как же так? Все делается для того, чтоб у населения республики формировалось мнение: "Если бы не были виноваты, то их бы тоже вернули", — а тут — ордена?.. И редактору газеты немедленно поступило негласное указание, запрещающее публикацию подобных списков.