И перед ее глазами как будто мелькнули образы знакомых подруг, приятельниц и... знакомых "паничей" кавалеров. Воспоминания как будто ожили в памяти и явились в живых образах под тенью белоснежных вишен и зеленых верб, обсыпанных желто-зеленым пухом цвета.
Настя вышла из "вишника" на луг и направилась по тропинке к реке. По тропинке шел навстречу ей крестьянин Матвей Грынь, очень красивый человек средних лет, статный, рослый, плечистый, румяный брюнет с светлыми карими глазами, с черными длинными усами. Он снял черный котелок, поздоровался с ней, остановился, но не осмелился подать ей руку. Его сынок ходил в школу. Матвей спросил ее, как учится его сын.
Настя заметила и помнила этого Матвея Грыня, когда он приводил своего сынка в школу. Он и тогда бросился ей в глаза как красивый мужик. Но тогда он был в простой черной свите [армяке] с небритым подбородком. Теперь она увидела его одетого в праздничный светло-синий, почти голубой жупан [казакин] , который шел ему к лицу. Его подбородок был чисто побритый, усы были закручены. Его спокойные красивые карие глаза были с блеском. В черном городском котелке, какие в последнее время стали носить крестьяне вместо соломенных самодельных шляп — "брылей". Матвей был похож на красавца пана под сорок лет, но его остальной наряд был настоящий крестьянский.
Поговорив с учительницей о своем сыне, Матвей поклонился Насте, подняв шляпу, и пошел по тропинке в "вишник".
Настя пошла по тропинке, любуясь светлою речонкою и вишневыми садиками за рекой, белыми, словно обсыпанными пухом. Но красавец Матвей мешал ей любоваться садиками. Он будто стоял перед ее глазами, смотрел на нее блестящими карими глазами, разговаривал с нею, шевеля длинными усами. Она почувствовала, что ее сердце, пришибленное тяжелою беспрерывною работою, вдруг проснулось и зацвело, как зацвели вишни и груши в садах. В сердце проснулось чувство любви, проснулась потребность любить. Неясные, но приятные мечты возникли неожиданно, вились в душе, как рой пчел в ясном блеске весеннего солнца. И она шла, задумавшись, опустив голову, и даже не смотрела на прелестные виды за рекой. Насте припоминались знакомые в Киеве, которые ей немножко нравились, про которых она даже совсем забыла в часы тяжелой долгой работы в школе.
Настя вздохнула, не обращая даже внимания на картины цветущих садов. Вся прелесть весны перестала интересовать ее, даже мешала течению приятных воспоминаний о чем-то, о ком-то там далеко, в Киеве.
Она вернулась домой. Ей хотелось остаться одной в своей уютной маленькой комнатке и мечтать наедине. Но время было позднее; нужно было поспешить к обеду у отца Моисея.
"Чего я задумалась? Чего я затосковала без всякой причины?— думала Настя, причесываясь перед своим маленьким зеркалом на столе и приаккурачиваясь к обеду.— Была весела и даже чувствовала себя счастливой, пела песню в вишнях. И вдруг как будто с синего неба свалилась на сердце тоска о чем-то, о ком-то. Вероятно, я упилась свежим весенним воздухом на низине над рекою. Это со мною случалось не раз и в саду при училище",— думала Настя, направляясь к дому батюшки через огород и гумно.
Но за обедом у матушки велись иные разговоры и о вещах, которые не имели никакого отношения к душевному состоянию Насти, и неожиданная тоска на сердце Насти развеялась, как туман на ветру, а красавец Матвей исчез в ее памяти, как будто он провалился сквозь землю.
Но когда Настя воротилась домой и осталась одна в своей комнатке, освещенной ясным золотым светом солнца, сердце ее опять заговорило, не давало ей покоя. Мечта за мечтою возникала в ее душе, как длинный ряд журавлей в голубом небе, которые летели длинными ключами, направлялись к теплым странам и нежно ворковали в глубокой выси. Сердце к кому-то льнуло, как льнет пчела к пахучим цветам черешен да вишен. Мелькнули в памяти цветущие вишни, красавец Грынь как будто стоял перед ней и смотрел на нее блестящими карими очами.
Сердце ее желало любить. Чувство любви назойливо шевелилось в сердце. Матвей Грынь разбудил своими глазами дремавшее чувство. Но идеал ее любви был не сельский красавец в жупане, а городской — в сюртуке и цилиндре, даже в перчатках и с хлыстиком в руках. В деревне таких идеалов не существовало.
Настя часто видела пожилого арендатора имения, его двух приказчиков, которые каждый день ездили верхом на прекрасных скакунах в поле для наблюдения за работами мимо школы. И арендатор, и приказчики [экономы] были некрасивы, какие-то курносые простые "панки", и ей нисколько не нравились. Настя часто встречалась у псаломщика с волостным писарем и его двумя помощниками, молодыми, но простыми: они были грамотные крестьяне, недавно окончившие курс учения в местной школе, малообразованные люди в дешевеньких пиджачках, сшитых местным портным Аврумом, которые висели на них складками, как мешки, в которые влезли эти кавалеры и сидели в них, выставив головы и руки с толстыми и грубыми пальцами.
Начались весенние дожди. Несколько дней Настя занималась с старшим классом, а по вечерам страшно скучала. Книжки уже мало интересовали ее. И только спустя неделю выглянуло солнышко из-за темных весенних туч. Когда установилась ясная погода, Настя опять услышала весенний хор пташек. Вокруг выгона в вербах пели соловьи и трещали пташки. Кукушки где-то далеко будто перекликались, заблудившись в садах и рощицах. Вся околица как будто веселилась и пела, как поют, "дружки" на свадьбах, величая невесту.
После урока Настя не могла оставаться в комнате одна. Она взяла зонтик, одела шляпку и направилась к месту недавней прогулки, где она встретила Матвея Грыня, где он недавно встретился с ней, пробудил чувство тревожное, но приятное, полное поэзии, наводившей ее на мечты. Она направилась по тропинке через "сукупные" огороды, и ей захотелось постоять и помечтать в белом "вишнике", пока еще цвели вишни и цвет их не осыпался. Вишни цвели, как и прежде. Белый матовый свет лился сверху и падал на ее красивое матовое лицо с темными глазами. Она стояла и любовалась этим нежным таинственным светом и как будто кого-то поджидала, кого-то искала, надеялась встретить. Она вышла на открытое место. Но на лугах не было никого. День был рабочий, будний. А в природе было празднество: пташки по-прежнему щебетали, гуси, утки плавали на реке и весело кричали. Гусь в одном стаде бил крыльями по воде и кричал в каком-то экстазе весны, как сумасшедший. Только изредка через тропинку переходили, спускаясь с пригорка, "дівчата" с ведрами на коромыслах и направлялись к реке за водой. И дивчата пели песни, как пели свои песни соловьи и всякие пташки. Настя прислушивалась к песням дивчат, ловила на лету куплеты песен: в песнях воспевалась любовь молодой девушки к козаку — то счастливая, то неудавшаяся, горестная. И пташки, и дивчата пели про любовь в тон настроениям души Насти.