— Две тысячи семьсот! — крикнул щёголь Мариньи.
— Две тысячи восемьсот! — отозвался старый маркиз.
— Две тысячи восемьсот пятьдесят! — добавил молодой торговец Моро.
— Девятьсот! — бросил чернявый человек, который шептался с аукционистом.
— Дают две тысячи девятьсот! Две девятьсот!
— Три тысячи! — крикнул я в отчаянии, сдавленным голосом.
Это была моя последняя ставка.
Я ждал, что будет дальше, как пригопоренный ждёт, когда на шею ему опустится топор или когда палач выбьет скамью у него из-под ног. Сердце моё не вынесло бы долго такого напряжения. Но ждать пришлось недолго.
— Три тысячи сто долларов! Дают три тысячи сто!
Я бросил взгляд на Аврору. В нём было безнадёжное отчаяние, и повернувшись, я, шатаясь, побрёл через зал.
Не успел я дойти до дверей, как услышал, что монотонный голос аукциониста, всё так же растягивая слова, прокричал:
— Три тысячи пятьсот за квартеронку!
Я остановился и стал слушать. Торг, по-видимому, близился к концу.
— Три тысячи пятьсот — раз! Три тысячи пятьсот — два! Три тысячи пятьсот — три!
Раздался резкий удар молотка. Он прозвучал одновременно со словом "продана", которое смертельной болью отдалось в моём сердце.
В зале поднялись шум и суета; слышались взволнованные и сердитые возгласы разочарованных покупателей. Кто же был счастливый победитель?
Я взглянул поверх толпы. Высокий чернявый человек разговаривал с аукционистом. Аврора стояла возле него.
Теперь я вспомнил, что видел его на пароходе: это был тот самый агент, о котором говорил д'Отвиль. Молодой креол предвидел, чем всё это кончится. Он был прав. Прав был и Ле Бер.
Гайар перебил её у всех прочих претендентов!
Глава LXII. НАЁМНЫЙ ЭКИПАЖ
Некоторое время я стоял как потерянный, без мысли, без цели. Закон, всеми признанный позорный закон отнял у меня ту, кого я любил и которая меня любила. Её безжалостно оторвали от меня, похитили на моих глазах, и я, быть может, никогда её больше не увижу. Да, очень возможно, что я больше не увижу Аврору! Она потеряна для меня, более безнадёжно потеряна, чем если бы стала невестой другою. Тогда она, по крайней мере, была бы свободна в своих мыслях и поступках. Тогда я мог бы надеяться снова встретить её, увидеть хотя бы издали, безмолвно поклоняться ей в своём сердце, утешать себя мыслью, что она ещё любит меня. Да, будь она невестой, даже женой другого, я перенёс бы это спокойнее. Но теперь она станет не женой другого, а его рабыней, он насильно сделает её своей наложницей. И будет её господином… О! Сердце моё разрывалось от этих дум.
Что же делать? Как мне поступить? Покориться судьбе? Оставить всякие попытки помочь ей… вернее, спасти её?
Нет, ещё не всё потеряно! Как ни мрачно было наше будущее, всё же оставался слабый луч надежды; этот луч поддерживал меня и вливал в меня новые силы для дальнейшей борьбы.
У меня ещё не было готового плана, но зато была ясная цель: освободить Аврору и соединиться с ней, несмотря ни на какие опасности. Я больше не надеялся выкупить её. Я знал, что её хозяином стал Гайар, и понимал, что теперь купить её невозможно. Он заплатил за неё огромную сумму и ни за какие деньги не расстанется с ней. Да на это не хватило бы и всего моего состояния. Я даже не стал и думать о выкупе, зная, что это бесполезно.
У меня в голове созревало теперь новое решение, воскрешая угасшую было надежду. Я сказал — созревало! Нет, к тому времени, когда голос аукциониста замолк, произнеся заключительные слова, оно уже созрело. Когда прозвучал удар молотка, я уже принял его. Цель была ясна, оставалось только наметить план действий. Я решил нарушить закон и стать вором или разбойником — кем угодно будет судьбе сделать меня. Я задумал похитить мою невесту!
Мне грозили позор, лишение свободы, даже смерть. Но позор не пугал меня, и я не думал об опасностях. Выбор мой был сделан, решение принято.
Я недолго раздумывал, прежде чем принять его, тем более что оно и раньше приходило мне в голову, а теперь я понимал, что у меня нет иного средства спасти Аврору. Это было единственное, что мне оставалось, иначе мне пришлось бы уступить без борьбы ту, кого я любил больше всего на свете. А я никому не собирался её уступать. Позор, даже самая смерть меньше меня страшили, чем разлука с ней.
У меня ещё не было никакого плана. Об этом можно будет подумать потом, но действовать надо немедленно. Моё бедное сердце разрывалось от горя при мысли, что Аврора проведёт хотя бы одну ночь под кровлей этого негодяя.
Где бы она ни была сегодня ночью, я твёрдо решил находиться поблизости от неё. Пускай нас разделяют стены, но Аврора должна знать, что я тут, недалеко. Это решение заменило пока всякий план.
Отойдя в сторону, я вынул записную книжку и быстро написал:
"Жди меня сегодня вечером. Эдвард".
У меня не было времени вдаваться в подробности; её каждую минуту могли увезти. Вырвав листок, я сложил его и стал у выхода из ротонды.
К дверям подкатил наёмный экипаж и остановился прямо против входа. Поняв его назначение, я, не теряя времени, нанял себе другой у ближайшей стоянки и поспешил обратно. Я вернулся как раз вовремя. Когда я входил в зал, Аврору уводили с помоста.
Смешавшись с толпой, я стал в таком месте, где Аврора должна была пройти мимо меня. Когда она поравнялась со мной, руки наши встретились, и я сунул ей записку. Я не успел шепнуть ни слова, ни даже нежно пожать ей руку — её быстро провели через толпу, и дверца кареты захлопнулась.
Аврору сопровождали девушка-мулатка и ещё одна невольница. Все они сели в карету. Работорговец вскарабкался на козлы к кучеру, и экипаж запрыгал по камням мостовой.
Я кивнул своему вознице, и он, взмахнув кнутом, последовал за ним.
Глава LXIII. В БРИНДЖЕРС
Извозчики в Новом Орлеане достаточно сообразительны, и звон лишней серебряной монеты звучит для них заманчиво и убедительно. Им приходится быть свидетелями разнообразных романтических похождений и хранителями многих любовных тайн. В ста ярдах от нас ехал экипаж, увозивший Аврору, то поворачивая за угол, то обгоняя фуры, гружённые кипами хлопка или бочками с сахаром, но мой возница зорко следил за ним, и мне нечего было беспокоиться.