Раз уж мы заговорили о еде – господин Погге был голоден. Он позвонил. Вошла толстая Берта – экономка.
– Прикажете мне с голоду помирать? – раздраженно осведомился господин Погге.
– Боже упаси! – воскликнула Берта. – Но хозяйка еще не вернулась и я думала…
Господин Погге встал.
– Если вы еще раз что-нибудь подумаете, то завтра не получите выходного! – сказал он. – Живо! Подавайте на стол! И позовите фройляйн и Кнопку!
Толстая Берта мгновенно выкатилась из кабинета.
Господин Погге первым явился в столовую. Достал таблетку и, скривившись, запил ее водой. Он глотал таблетки при первой возможности. Перед едой, после еды, перед сном и утром, спросонья. Таблетки были то плоские, то как шарики, то квадратные. Кто-нибудь может подумать, что ему это доставляло удовольствие. Но все дело было в его больном желудке.
Затем в столовую вошла фройляйн Андахт. Фройляйн Андахт была гувернанткой. Очень высокая, очень тощая и совершенно безумная девица. "Видно, в детстве ее уронили на пол", – любила говаривать толстая Берта. Андахт и Берта с трудом выносили друг друга. Раньше, когда у Погге еще не было гувернантки, а только няня Кэти, Кнопка вечно торчала на кухне с Кэти и Бертой. Они вместе лущили горох, Берта частенько брала с собой Кнопку за покупками и рассказывала ей про своего брата, который жил в Америке. И Кнопка всегда была бодра и весела, не то, что при этой полоумной Андахт. У нее ребенок совсем с личика спал.
– Моя дочь что-то очень бледна, – озабоченно сказал господин Погге. – Вы не находите?
– Нет, – отвечала фройляйн Андахт. Берта, подававшая суп, рассмеялась.
– Над чем вы так глупо смеетесь? – спросил хозяин дома, поедая суп так усердно, словно ему за это платили. Но внезапно он выронил ложку, прижал к губам салфетку и ужасно закашлялся, указывая рукой на дверь.
В дверях стояла Кнопка. Но, Боже правый, что у нее был за вид!
Она напялила на себя красную домашнюю куртку отца, а под нее запихала подушку, так что больше всего походила на чайник, но только старый и гнутый. Тонкие голые ноги, торчавшие из-под куртки, смахивали на барабанные палочки. На голове у девочки красовалась выходная Бертина шляпа. Вполне безумная шляпа из пестрой соломки. В одной руке Кнопка держала скалку и раскрытый зонтик, а в другой бечевку. Бечевка была привязана к сковородке, которая с дребезжанием волочилась за девочкой, а в сковородке сидел Пифке и морщил лоб. Впрочем, лоб он морщил не оттого, что был не в духе, а оттого, что на голове у него было слишком много кожи. А поскольку кожа не знала, куда ей деваться, она шла волнами, точно уложенная у парикмахера.
Кнопка обогнула стол, остановилась возле отца и совершенно серьезным тоном спросила, испытующе глядя на него:
– Вы разрешите взглянуть на ваш билет?
– Нет, – отвечал отец. – Разве вы меня не узнаете? Я же министр путей сообщения.
– Ах вот как! – проговорила Кнопка.
Фройляйн Андахт вскочила и, схватив Кнопку за воротник, принялась раздевать и разоружать ее, покуда та вновь не обрела вид нормального ребенка. Толстая Берта подхватила сброшенные одежки, скалку, зонтик и унесла в кухню. Там она еще долго смеялась. И это было явственно слышно.
– Как дела в школе? – спросил отец. Но так как Кнопка не ответила, болтая ложкой в тарелке с супом, он сразу же задал следующий вопрос: – Сколько будет трижды восемь?
– Трижды восемь? Трижды восемь это сто двадцать разделить на пять, – сказала она.
Директор Погге несказанно удивился. Произведя подсчет в уме и признав, что ответ верный, он продолжал есть. Пифке взобрался на пустой стул, уперся передними лапками в стол и наморщив лоб, убедился, что все исправно едят суп. Казалось, он намерен держать речь. Берта принесла курицу с рисом и дала Пифке пинка. Песик, неправильно ее поняв, взобрался на стол. Кнопка, спустив таксу на пол, заявила:
– Больше всего на свете мне хотелось бы иметь двойняшку.
Отец с сожалением пожал плечами.
– А это было бы здорово! – продолжала девочка. – Мы бы ходили одинаково одетые, у нас были бы одинаковые волосы, один и тот же номер обуви, одинаковые платья и совершенно одинаковые лица.
– Ну и что из этого? – спросила фройляйн Андахт.
А Кнопка, мысленно рисовавшая себе заманчивые картины с двойняшками, просто стонала от удовольствия.
– Никто бы не знал, где я, а где она. Например, кто-то думает, что это я, а это оказывается она. Или, наоборот, думают, что это она, а это оказываюсь я. Вот был бы блеск!
– Немыслимое дело! – заметил отец.
– И если, например, учительница вызовет "Луиза!", я встану и скажу: "Нет, я не Луиза!" Тогда учительница как закричит: "Сесть!", вызовет мою двойняшку и напустится на нее: "Ты почему не встаешь, когда тебя вызывают, Луиза?" А та скажет: "Я не Луиза, я Карлинхен!" И пожалуйста – через три дня у учительницы начнутся судороги, ее отправят лечиться в санаторий, а у нас будут каникулы.
– Близнецы часто совсем не похожи друг на друга, – вставила фройляйн Андахт.
– К нам с Карлинхен это не относится, – возразила Кнопка. – Такого сходства вам еще не приходилось видеть. Даже сам директор не смог бы нас различить.
Директор – это ее отец.
– Мне и тебя одной за глаза хватает, – сказал директор и положил себе еще курицы.
– А что ты имеешь против Карлинхен? – спросила Кнопка.
– Луиза! – закричал он.
Когда он называл ее Луизой, следовало повиноваться, иначе мог выйти скандал. Итак, Кнопка молча ела курицу с рисом и тайком строила рожи Пифке, сидевшему с нею рядом, да такие рожи, что он в конце концов затряс головой от омерзения и умчался в кухню.
Они уже ели десерт – а на десерт были сливы ренклод – когда, наконец, появилась фрау Погге. Это была хоть и очень красивая, но – строго между нами! – довольно-таки несносная особа. Берта, экономка, как-то сказала горничной из другого дома: "Мою бы хозяйку, да мокрой тряпкой! Хрясь, хрясь! У ней такая милая потешная девчонка и такой славный муж, и ты думаешь, она о них заботится? Как бы не так! Целыми днями разъезжает по городу, что-то покупает, потом меняет, вечно ходит куда-то на чашку чаю, на показы мод, а по вечерам еще таскает за собой своего несчастного мужа. Шестидневные велосипедные гонки, театры, кино, балы, такая кутерьма, что чертям тошно! А домой и носа не кажет! Впрочем, это не так уж плохо!"