— Вот ты какой! Хм, чёрт возьми! — подивился кречетоглазый.Порассуждать любишь, поспорить захотел. Ты тут никак местный философ. Что ж, давай. — Он сделал паузу. И как бы примерился, изготовился и изрёк: — В жизни всякое может быть в смысле исторических событий. Но мало ли что было и как было! Важно вспоминать, нарисовать прошлое устно или тем более письменно так, как требуется сейчас, как нужно сейчас для нас. А всё, что нам не на пользу, того и не следует вспоминать. А если не придерживаешься этого, значит, вступаешь во враждебное действие.
— Я не согласен, — сказал Едигей. — Такого не может быть.
— А никто и не нуждается в твоём согласии. Это ведь к слову. Ты спрашиваешь, а я объясняю по доброте своей. А вообще-то я не обязан вступать с тобой в такие разговоры. Ну хорошо, давай перейдём от слов к делу. Скажи мне, когда-нибудь Куттыбаев, ну, скажем, в откровенной беседе, за выпивкой, допустим, не называл тебе какие-нибудь английские имена?
— А зачем это? — искренне изумился Едигей.
— А вот зачем. — Кречетоглазый открыл одну из "Партизанских тетрадей" Абуталипа и зачитал подчёркнутое красным карандашом место: "27 сентября к нам в расположение прибыла английская миссия — полковник и два майора. Мы прошлись перед ними парадным маршем. Они нас приветствовали. Потом был общий обед в палатке у командиров. Туда пригласили и нас, нескольких человек иностранных партизан среди югославов. Когда меня познакомили с полковником, он очень любезно пожал мне руку и всё расспрашивал через переводчика, откуда я и как сюда попал. Я коротко рассказал. Мне налили вина, и я тоже выпил вместе с ними. И потом ещё долго разговаривали. Мне понравилось, что англичане простые, откровенные люди. Полковник сказал, что великое счастье, или, как он выразился, провидение, помогло нам в том, что мы все в Европе обьединились против фашизма. А без этого борьба с Гитлером стала бы ещё тяжелей, а возможно, кончилась бы трагическим исходом для разрозненных народов" — и так далее. — Закончив цитировать, кречетоглазый отложил тетрадь в сторону. Закурил ещё одну "казбечину" и, помолчав, попыхивая дымом, продолжал: — Выходит, Куттыбаев не возразил английскому полковнику, что без гения Сталина победа была бы невозможной, сколько бы они ни крутились там, в Европе, в партизанах или ещё как угодно. Значит, он товарища Сталина и в мыслях не держал! Это до тебя доходит?
— А может быть, он говорил об этом, — Едигей пытался защитить Абуталипа, — да просто забыл написать.
— А где об этом сказано? Не докажешь! Больше того, мы сверились с показаниями Куттыбаева в сорок пятом году, когда он проходил проверочную комиссию по возвращении из югославского партизанского соединения. Там случай с английской миссией не упоминался. Значит, здесь что-то нечисто. Кто может поручиться, что он не был связан с английской разведкой!
Опять Едигею стало тяжко и больно. Не понимал он, что тут к чему и куда клонит кречетоглазый.
— Куттыбаев тебе что-нибудь не говорил, подумай, не называл имён английских? Нам важно знать, кто были эти, из английской миссии.
— А какие имена у них бывают?
— Ну, например, Джон, Кларк, Смит, Джек…
— Сроду таких не слыхал.
Кречетоглазый задумался, помрачнел, не всё, должно быть, устраивало его во встрече с Едигеем. Потом он сказал несколько вкрадчиво:
— Он что тут, школу какую-то открывал, детей учил?
— Да какая там школа! — невольно рассмеялся Едигей. — Двое у него детишек. И у меня две девочки. Вот и вся школа. Старшим по пять лет, младшим по три. Детям некуда у нас деваться, кругом пустыня. Занимают они детишек, воспитывают, значит. Всё-таки бывшие учителя — и он и жена его. Ну, читают там, рисуют, учат что-то писать, считать. Вот и вся школа.
— Какие песенки они пели?
— Да всякие. Детские. Я и не помню.
— А чему он их учил? Что они писали?
— Буквы. Слова какие-то обычные.
— Какие, например, слова?
— Ну какие! Я не помню.
— Вот эти! — Кречетоглазый нашёл среди бумаг листочки из ученических тетрадей с детскими каракулями. — Вот это первые слова. — На листочке было написано детской рукой: "Наш дом". — Вот видишь, первые слова, которые пишет ребёнок, — "наш дом". А почему не "наша победа"? Ведь первым словом должно быть на устах сейчас, ну-ка подумай, что? Должно быть — "наша победа". Не так ли? А ему почему-то в голову это не приходит? Победа и Сталин неразделимы.
Едигей замялся. Он чувствовал себя настолько униженным всем этим и так жалко стало ему Абуталипа и Зарипу, которые столько сил и времени отдавали возне с неразумными детьми, такое зло взяло его, что он осмелился:
— Если уж так, то надо бы первым долгом писать "наш Ленин". Всё-таки Ленин на первом месте стоит.
Кречетоглазый задержал от неожиданности дыхание, долго затем выдыхал дым из лёгких. Встал с места. Видимо, потребовалось пройтись, да некуда было в этой комнатушке.
— Мы говорим — Сталин, подразумеваем — Ленин! — произнёс он отрывисто и чеканно. Потом задышал облегчённо, как после бега, и добавил примирительно:
— Хорошо, будем считать, что этого разговора между нами не было.
Он сел, и снова на непроницаемом лице отчётливо обозначились невозмутимые, ясные, как у кречета, глаза с желтоватым оттенком.
— У нас есть сведения, что Куттыбаев выступал против обучения детей в интернатах. Что ты скажешь, при тебе, оказывается, было дело?
— Откуда такие сведения? Кто дал такие сведения? — поразился Едигей, и сразу мелькнула догадка: Абилов, начальник разъезда во всём повинен, это он донёс, ибо разговор такой происходил в его присутствии.
Вопрос Едигея не на шутку разозлил кречетоглазого:
— Слушай, я уже давал тебе понять: откуда сведения, какие сведения — это наша забота. И мы ни перед кем не отчитываемся. Запомни. Выкладывай, что он говорил?