Глава 57
Прощай, детство!
Динка просыпается поздно. В саду слышится голос Марины, она о чем-то разговаривает с Мышкой. Динка бросает на кровать первую попавшуюся раскрытую книгу и, схватив полотенце, мчится к пруду… Там она долго трет мылом лицо, смотрится в круглое зеркальце и, ежась от холодной воды, возвращается с веткой калины.
– Ты вчера долго читала, Дина? – спрашивает ее Марина.
– Да, мамочка, – потягиваясь, говорит Динка; щеки ее лоснятся, точно смазанные маслом, глаза блестят. Она жадно пьет молоко, посыпает сахаром хлеб. Но сердце ее неспокойно.
Они пройдут прямо через лес на Пущу-Водицу… В лесу их никто не мог догнать… В Пуще-Водице наймут лошадь, так было договорено… Но что, если они не успели уйти и остались ночевать в корчме? И что, если, придя в себя, Матюшкины соберут людей и бросятся к хате Якова… Но хаты ведь уже нет. Жук говорил, что они завалили крышу; так посоветовал солдат, чтоб никто не поселился в хате. Мало ли бродит теперь на дорогах бездомных людей…
Солдат велел подпилить столбы и обрушить крышу. Он сказал, что потолок над подвалом железный и что сверху он утрамбован землей…
Но что-то делается сейчас в селе? И что, если Жук не увел ребят…
Динка осторожно выбирается из-за стола, тихим свистом подзывает Приму.
– Я немножко покатаюсь, мамочка! – говорит она, не глядя на Мышку.
Мышка тоже не смотрит на сестру, она удивляется ее легкомыслию и равнодушию.
"Неужели, зная, как мне тяжело здесь, Динка может спокойно кататься?" – горько думает Мышка.
Но Динка не катается. Она стрелой несется в лес, туда, к хате Якова… Тревога ее растет. Воображение рисует страшную картину окруженной в лесу хаты, разъяренных Матюшкиных с топорами, вилами…
Спешившись на опушке, Динка тщательно осматривает дорогу, ищет следы помятой травы; чуткое ухо ее ловит каждый звук… Но нельзя тратить время… Может быть, Матюшкины ехали на лошадях? Но дорога поросла травой, и трава не примята…
– Вперед, Прима, вперед!..
Лесная тишь успокаивает, но тревога не унимается, хотя уже ясно, что здесь не было людей… Но они могут еще прийти… Ушел или не ушел Жук? Ах, если б они были уже в городе или хотя бы на Пуще-Водице… Если ушли, то, конечно, уже в городе…
– Вперед, Прима, вперед!..
Вот наконец и развилка. Здесь особенно видна наступающая осень: на деревьях пожелтели листья, покраснели ягоды рябины.
Но где же хата Якова? Словно большой бурый гриб, прикрыла ее ржавая крыша; здесь уже не видно ни крылечка, ни выбитых стекол окон, только кое-где валяются сломанные рамы… Нет хаты…
Динка медленно спускается в овраг. Здесь где-то должна быть дверь, но ее тоже придавили дырявые листы железа. На дне оврага журчит ручей, в нем кружатся опавшие листья.
– Ку-ку! Ку-ку! – кричит Динка и, склонив набок голову, прислушивается.
Но лес молчит. И никто не откликается на ее голос.
"Ушли…" – думает Динка, но на сердце у нее делается одиноко и пусто. Она подходит к срубу старого колодца. На стенках его плотно сдвинуты доски, внизу блестит темная вода.
Чуткий слух Динки улавливает за срубом какое-то движение. Она раздвигает ветки и видит большого ежа. Пофыркивая, он ест из жестяной тарелки прокисшее молоко. Еж поворачивает свой черный нос, подбеленный молоком, и доверчиво смотрит на Динку черными бусинками глаз.
"Это еж. Может быть, Иоська кормил его…" – думает Динка, и сердце ее растапливается от нежности.
– Ку-ку! Ку-ку! – тихо зовет она в последний раз и, держа за повод Приму, выходит на дорогу.
"Теперь можно ехать в город! Здесь уже никого нет".
* * *
– Мы едем! Едем! – кричит она матери, подъезжая к крыльцу.
Но ни Марина, ни Мышка не откликаются на ее слова, они слушают Марьяну.
– Ой, матынько моя! Чего только творится на билом свите! Га? Люды кажут, Матюшкины як с ума сошли! – всплескивая руками, взволнованно рассказывает Марьяна. Она только что вернулась с рынка, на ней праздничный герсет и новая хустка. – Зараз треба бигты на село! Там весь народ. Матюшкины заказалы крестный ход, и с батюшкой. Будут свою хату святить. Жинка их звала баб лапшу готовить, будут нищих кормить, а бабы не идут, боятся. Кажут, упокойник Яшка под самые окна подходил. Ще як крикнет: "Убийца! Убийца!" – так Хведор и упал посередь хаты… А тут Яков як застогне, да як заграе на скрипке…
– Черт знает что! – пожала плечами Марина. – Кто это тебе наговорил такую чепуху, Марьяна?
Динка спрыгнула с лошади и, пряча пылающее лицо в ее гриве, весело откликнулась:
– Конечно, чепуха! – Потом, овладев собой и бросив уздечку, живо сказала: – А может, у этого Матюшкина заговорила совесть и ему привиделся Яков?
– Да боже сохрани! Яка у него совесть? Воны с братом живыми людей в землю закопают! А сегодня весь базар об них балакает! И батюшку они заказали, с иконами, с хоругвями! Тож не малые гроши стоит! – опять оживилась Марьяна.
Мышка, бледная, зажимая обеими руками уши, подошла к Динке:
– Я не могу больше слышать все эти гадости! Мы сегодня же уедем в город!
Динка порывисто обняла сестру:
– Да-да, Мышенька! Сегодня, сейчас же! Не сердись на меня!..
* * *
Динка побежала прощаться к Федорке. Подруги долго стояли обнявшись. Федорка плакала.
– Мало и виделись мы этим летом. Может, приедешь ко мне хоть на свадьбу, только не знаю, когда она будет. Хата у Дмитро плохая, совсем в землю осела, а идти к моему батько в примаки он не хочет. А теперь вот еще за солдатом скучает, хоть Ефим и говорил, что солдат в городе, – оглянувшись, понизила голос Федорка и вдруг, лукаво блеснув глазами, крепко сжала Динкину руку. – Ой, а ты ничего не чула, что у Матюшкиных стряслось? Ни? Так слухай. Утром ихний батрак Прошка до моего Дмитро забегал. Его на станцию за попом спосылали. Каже, Яков-упокойник до Матюшкиных приходил этой ночью…
– Яков? А Прошка сам видел? – живо спросила Динка.
– Да нет, он спал. Только слышит, вдруг кричит его хозяин дурным голосом. Он вскакнул, а тут вроде застонал кто-то, да так тоненько, жалостно, и сразу задрожала земля, не иначе кони Ильи-пророка подхватились на небо. И сразу хозяйва забегали, закричали, он тоже побег в хату, а Федор сидит на полу, волосы на нем колом стоят, рубаха порвана, и Семен, босой, стоит рядом, трясется, как Иуда. "Яшка, – каже, – Яшка под окно подходил. Убийцы вы, – говорит… – Смерть наша, братушка, пробила…" А Марья, сестра ихняя, побелела вся да и говорит: "Беги, Прошка, за попом…" А сама схватила под образом сулею со святой водой и давай обоих братьев поливать. Ой, смех! А собака ихняя на огороде была привязана – боялся Федор, как бы люди у него картошку не покрали, – дак она как почала выть… Воет и воет… Все село на ноги поднялось! Невже ты ничего не чула? – удивилась Федорка.