— Знает, что я охотник: добрая душа!
— Есаулу Нелейводу-Присядковскому — серебряную чарку.
— Упьюсь из этой чарки, — сказал Нелейвода-Присядковский, — ей-богу упьюсь!
— Есаулам Гопаку и Тропаку по паре красных сапогов с серебряными подковами...
— Спасибо, спасибо! — говорили Гопак и Тропак, — спасибо, дай бог ему ..
— Здоровья? — лукаво спросил Герцик. — Что ж вы не кончаете?
— Известно, здоровья! — торопливо отвечали есаулы. — Мы от горя не договорили. Бог с ними и с подарками, лишь бы здоров был наш добрый начальник!
— Да, да, правда! Добрый начальник! Хороший человек! Дай бог ему всего, что мы ему желаем, — повторили хором остальные. — А тебе что, Герцик?
— Пока ничего; разве что вам скажет; велел вас позвать. А ты, Потап, — сказал Герцик, обращаясь к часовому, — сходи сейчас в тюрьму, узнай о здоровье запорожца Касьяна: полковник, мол, велел; а оттуда забеги к священнику, попроси его сюда с дарами: полковник, мол, просит. Слышишь?
— Слышу, — отвечал казак, выходя за двери.
— Христианская душа! Благословенная душа! — тихо говорили старшины, входя в полковничью опочивальню.
— Оно? — шепотом спросил Подметка, указывая глазами и бровями на ружье, висевшее над кроватью полковника.
Герцик утвердительно кивнул головою.
Полковник лежал, оборотясь лицом к стене, и тяжело вздохнул, когда вошли старшины и стали почтительно у двери.
— Старшины пришли, — сказал вполголоса Герцик, наклоняясь к полковнику.
— Добре! — тихо отвечал полковник и что-то начал говорить вполголоса
— Полковник, уезжая на сражение сегодня, написал свою волю и запечатал ее войсковой печатью, а теперь просит на случай чего-нибудь нехорошего, чего боже сохрани, — говорил Герцик, — просит всех старшин взять эту волю и исполнить ее на случай смерти пана полковника.
— Рады стараться, — отвечали в один голос старшины, низко кланяясь.
— Спасибо! — шепотом отвечал полковник, все еще отворотясь спиною к своим подчиненным.
— Где же бумага, пане мой любезный? — спросил Герцик.
— За образами... Ох!..
— Поищите, пане сотник, — сказал Герцик. Сотник приблизился к образам, ударил земной поклон и, перекрестясь, вынул из-за образа пакет, запечатанный полковничьего печатью. Герцик взял из рук сотника пакет, подошел к полковнику и спросил, поднеся бумагу к самому лицу полковника:
— Это твоя воля, пане?
— Она .. ох... душно!..
— Душно, пане? Не открыть ли окна?
— Добре..
Гопак и Тропак бросились и открыли окно, говоря: — Уже мы, пане полковник, открыли.
— Добре... — и полковник опять начал тихо говорить; Герцик, наклонясь, слушал его со вниманием и потом сказал старшинам:
— Полковник хочет успокоиться и наедине помолиться богу о грехах. Выйдем, паны.
— Какие у него грехи? Чистая душа! Добрая душа! — говорили старшины, выходя из комнаты; впереди шел, важно неся запечатанный пакет, пирятинский сотник, гордясь доверенностью полковника.
Через четверть часа явился священник, вошел в опочивальню и опять возвратился, говоря:
— Молитесь, братья! Он умер!
— Умер?! — вскричали старшины.
— Умер! — сказал священник. — Умер нераскаянный! В грехах умер человек! Молитесь...
— Царство ему небесное! — крестясь, печально говорили все присутствовавшие. Но, бог знает, почему, присмотрясь хорошенько, можно было заметить, что на всех печальных лицах, не исключая даже Герцика, мелькала какая-то скрытая радость.
— Добрый был пан! — сказал Герцик.
— Добрый был начальник, — прибавил сотник.
— Правда, правда, — почти радостно подтвердили все.
— А какой-то будет новый?.. — заметил один есаул.
— Бог знает; что бог даст, то и будет, — говорили старшины. И на этот раз их лица действительно омрачило горькое раздумье.
Чудна игра физиономии человека, невольно подумаешь иногда. Душа — словно вода: никогда не бывает спокойна — вечно меняется ..
VI
Прийшов ні за чим, пішов ні з чим,
Шкода й питать, тільки ноги болять.
Малор. народная поговорка
В полночь протяжный звон соборного колокола известил лубенцев о смерти их полковника; другие колокольни отвечали этому звону, и скоро весь город загремел колоколами; народ проснулся и толпами всю ночь до самого света приходил смотреть на усопшего полковника, который лежал среди комнаты на длинном дубовом столе, одетый в богатую парчевую одежду; кругом стола в тяжелых подсвечниках горели свечи; в головах икона и над нею сложенные крестообразно пернач и булава. Входя в комнату, казаки крестились, молясь о душе усопшего, а выходя на двор, громко проклинали крымцев, собирая охотников сделать вылазку на рассвете и дорого отплатить неверным за своего полковника; но вылазка не состоялась, к великой печали охотников.
Крымцы знали через своих лазутчиков, что в миргородский полк посланы гонцы за помощью, и, услыша в городе колокольный звон и тревогу, вообразили, что идет отдаленная помощь, и, вообще любя более нечаянные набеги и разбой, нежели правильную войну и сражение, ночью убрались потихоньку, оставя зажженные сторожевые огни: так все думали в Лубнах — а может быть, были и другие причины. На рассвете казаки с валу не заметили крымцев, послали разъезды — разъезды никого не нашли, будто неверные провалились сквозь землю, будто их свеяло, унесло ветром.
Целую ночь не спал Касьян, думая о причине необыкновенного звона, и расспрашивал часового и соблазнял его пением; часовой, к великой досаде Касьяна, упорно молчал. Утром загремели замки, завизжали на ржавых петлях двери, и в тюрьму вошел Герцик.
— Поздравляю тебя, друг мой Касьян, поздравляю! — весело говорил Герцик, обнимая Касьяна.
— С чем? Не собрались ли повесить меня?.. — угрюмо спросил Касьян, отталкивая Герцика.
— Боже мой! Что за человек! Настоящий воин, настоящий запорожец! Характерный человек! Крымцы ушли; теперь ты свободен.
— Молодцы! Ай да гетманцы! Вы их прогнали?
— Да, мы их порядочно поколотили вчера, а они ночью и ушли; верно, испугались колоколов: думали, мы что недоброе против их замышляем.
— Вот оно что! Есть чем хвастать. Так вы звоном прогоняли татар, словно налетную саранчу? Бабы!
— Нет, Касьян, мы звонили по другой причине; разве ты не знаешь нашей печали?
— Откуда бы я знал?