– Мир, мир, панове! – встал с своего места и Кисель.
– Пора прекратить эту страшную распрю! Дадим побольше прав народу, оградим его веру, прекратим кровопролитие и водворим благо!
– Какой мир? – вспыхнул Иеремия. – Кто может говорить о мире? Дать хлопам равные с нами права? Уничтожить все костелы на Украйне, отдать по Вислу все земли? Это не мир, панове, это измена и предательство! Изменник тот, кто подпишет его!
– Но обещать – не значит исполнить. Вынужденное слово для нас не закон, – заметил Корецкий.
* О, согласен, согласен (латин.).
** Пусть будет мир! (латин.)
– Шляхетское слово, панове, крепче закона и дороже жизни! – встал порывисто с места Иеремия. – И я, – ударил он себя в грудь, – не сломаю его!
– Но, князь, ведь мы не можем ручаться за мир, – попробовал возразить Фирлей, – то дело короля и сейма. Мы можем только сдать Збараж и пообещать.
– Я Збаража не сдам, – воскликнул горячо Иеремия и гордо выступил вперед, – позора вашего не разделю с вами! Ступайте к Хмельницкому, просите его милосердия, – я останусь в замке с моими гусарами; не захотят они – останусь сам, но теплою рукой не сдам подлому хлопу города и замка.
Горячие слова князя подействовали на всех.
– С тобой, с тобой останемся, княже! – вскрикнули офицеры князя Иеремии.
– И я, княже, остаюсь с тобой! – произнес с воодушевлением ротмистр.
В это время двери громко стукнули и в комнату вбежал бледный, испуганный часовой.
– Ясновельможные региментари! – воскликнул он, задыхаясь. – Кругом Збаража уже строятся повсюду неприятельские полки. Хмельницкий начинает приступ!
– О господи! – раздался общий вопль. Раздирающие душу женские рыдания наполнили зал.
– Fian voluntas tua! * – прошептал пробощ, опускаясь на стул.
– Мир! Мир! Спускай флаг! Послов к Хмельницкому! Остановите приступ! – раздались со всех сторон обезумевшие, исступленные возгласы. Некоторые бросились к выходу. Один только Вишневецкий не потерял присутствия духа.
* Пусть исполнится воля твоя! (латин.)
– Остановитесь, безумцы! – вскрикнул он, заступая им дорогу и останавливаясь перед дверьми. – Одумайтесь! Что вы хотите сделать? Неужели вы думаете, что Хмельницкий пощадит вас? Вспомните, что было под Желтыми Водами?
– Но помощи ждать неоткуда, княже, есть времена, когда рассудок должен брать верх над сердцем, – заметил Фирлей, – бесцельное упорство только усилит дикую злобу врагов!
– Довольно! Довольно! – закричали кругом голоса. – Лучше попасть татарам в плен, чем умереть с голода! Открывать ворота, спускать флаг!
– Не из за чего нам разыгрывать здесь глупых троянцев! – закричал злобно Заславский.
– Правда, правда! – подхватили кругом.
– Ха! Защитники отчизны! Вы предпочитаете позор честной смерти! – закричал бешено Иеремия, отступая с негодованием назад. – Добро. Отворяйте ворота, положитесь еще раз на их хамское слово и ждите, пока вас перережут всех, как баранов... Я оставляю вас! Либо пробьюсь с моими львами сквозь вражьи полчища, либо лягу с ними, как подобает рыцарю, в славном бою! За мною, кому дорога честь! – вскрикнул князь и стремительно вышел из залы.
За князем бросились вслед его офицеры и старый ротмистр, увлеченные его примером.
Еще большая паника охватила всех присутствующих. Все стояли окаменелые, с искаженными от ужаса лицами.
– Но что же делать, боже? Враги окружают! – раздались наконец отовсюду отчаянные возгласы.
– Подкупить Хмельницкого! – вскрикнул Конецпольский.
– Да он проглотит всю Польшу! – заметил Заславский.
– Тетерю, – он льнет к шляхте! Выговского, – он сам заискивал у нас! – крикнули в другом углу.
– Послать послов! Откуп! Чего нам за чужие грехи страдать?
– Так, так! На. нас Хмельницкий не зол, – не мы причина восстания! – закричали все.
– Чаплинский всему виной! – рявкнул чей то громкий голос.
– Чаплинский! Чаплинский! Его и отдать Богдану! – подхватили другие.
Этот неожиданный вывод застал Чаплинского врасплох; при звуке своего имени он задрожал весь с ног до головы; но, услышавши требование множества голосов, потерял всякое присутствие духа.
– На бога, панове! Милосердия! – закричал он прерывающимся от слез голосом, падая на колени перед предводителями. – За что? За что?.. Если б я знал... О, сжальтесь! Там муки, смерть!..
– Панове, – остановил его пробощ, – Чаплинский доставит пищу для мести Богдану, и пострадать одному за всех – благо; но нужно еще дать пищу его сердцу, чтобы склонить его к милости, – пошлем же ему того, чей вид наполнил бы его сердце радостью... Пошлем к нему его беглую коханку.
– Правда, правда! – закричали кругом. – Из за них все горе началось!
– О боже мои! О матко свента! – зарыдал Чаплинский, хватая за руки Фирлея. – Зачем же я?.. Неужели отдадите вы шляхтича хлопу? Ему нужно женщину... Ну, и от дайте... я...
– Так пан уступает жену Богдану? – перебил Чаплинского с отвращением Фирлей.
– Да, да, да, – заговорил поспешно Чаплинский, глотая слезы. – Натешился уж... надоела...
– Довольно! – раздался в это время чей то глухой голос.
Все вздрогнули и оглянулись. В раздвинутой бархатной
портьере стояла бледная как стена, дрожащая от гнева Марылька, Волнение ее было так сильно, что для того, чтобы не упасть на пол, она должна была ухватиться обеими руками за бархатные драпировки. Все как то смешались. Ясинский воспользовался этим мгновением всеобщего замешательства и, подскочивши поспешно к Чаплинскому, шепнул ему на ухо:
– За мною, пане, я спасу тебя! Я знаю тайный лаз.
– На бога! – схватился Чаплинский с земли и уцепился за его руку.
– Довольно! – заговорила Марылька сдавленным, прерывающим от волнения голосом. – Я слышала все, и стыд жжет мои щеки огнем за то, что я могла полюбить такого подлого и низкого труса!.. Стыд жжет меня и за вас, презренные потомки прошлой славы, за то, что я родилась среди вас! Га! Рыцари, герои!.. Сколько средств перебрали вы, чтоб вымолить милость у хлопа, – измену, предательство, подкуп и, наконец, мой женский позор!.. Меня вы думали отдать для мести Богдану?.. Не нужно! – выступила она гордо вперед. – Я сама пойду к нему и если у него в сердце не лед, над вами я буду властвовать!..