– Олексо! Олексо! Жизнь моя, счастье мое! – шептала она, прижимая руки к сердцу, будучи не в силах подавить свое волнение.
Но вдруг восторг ее сменялся отчаянием и сомнением. Она уже так привыкла к горестям и разочарованиям, что боялась верить этому близкому счастью. Воспоминания о мнимом спасении ее Комаровским, о побеге с Ясинским смущали ее сердце предчувствиями какого то несчастия и горя. Ей начинало казаться, что это обман, что сообщение о Морозенке принес какой нибудь лядский шпиг для того, чтобы вовлечь их в западню; то ей казалось, что сама она ослышалась, что никто не упоминал имени Олексы; то ей казалось, что он уже пойман, замучен, четвертован.
Наконец ее треволнения достигли такой степени, что она решилась обратиться к деду.
– Диду, – произнесла она как можно тише, – да это правда ли, что Морозенко здесь недалеко?
– Что ты, что ты, хлопче, – повернулся к ней дед, – я вот расспрашивал опять людей... сами его видели, говорят все, что здесь он передохнет с день, не больше, потому – спешит к батьку Богдану.
– Свите божий! А мы так ползем! – воскликнула Оксана.
– Тише ты, дурной! – дернул ее дед за рукав сорочки. – Да мы и так гоним без передышки, словно дети, забавляясь игрой в гусей. Я уж давно ног не слышу, и то пора бы сделать привал, а то понатужимся сразу, а потом не хватит сил.
Но Оксана словно не слыхала его предостережения.
– Господи! Когда бы скорее! – вырвался у нее такой горячий возглас, что шедший с ней рядом угрюмый крестьянин спросил с изумлением:
– А тебе чего это, хлопче, так больно Морозенко понадобился?
Оксана сразу смешалась.
– Брат он ему, видишь ли, старший, – поторопился объяснить дед. – Семью их всю вырезали, осталось их только двойко, да вот и то его, – указал он на Оксану, – уволок пан Чаплинский с собою, а мы с ним выкрались да и спешим теперь к брату.
– Ага, вот оно что! – произнес крестьянин. – Ну, это в наше время не диковина, хлопче! Сиротят они так и отцов, н детей! – И, подавивши короткий вздох, он погрузился снова в свои, очевидно, невеселые думы.
Это маленькое происшествие заставило Оксану быть осторожной: до самого привала она не проронила ни слова, повторяя только в мечтах имя Олексы и прилагая к нему все нежные, дорогие названия, какие только могло подсказать ей нежное, переполненное любовью сердце.
Уже солнце начало склоняться к горизонту, когда решено было остановиться для привала.
Усталые путники размотали свои измученные ноги, закусили хлебом с огурцами и прилегли заснуть, чтобы быть в силах ночью снова продолжать свой путь.
Уже давно в воздухе носилась какая то желтоватая мгла и слышался запах гари, но путники, подавленные своими думами, не замечали этого во время своего пути и, расположившись на покой, заснули сразу. Но когда начало темнеть и сумрак сгустился в лесу, один из поселян, поставленных на страже, обратил внимание всех на край неба, начавший светиться из за леса алым заревом.
– Горит, братцы, горит в той стороне что то! – крикнул он тревожно.
– Горит, и здорово, – поднялся дед, – видимо, далеко, а сколько захватило неба.
Все вскочили.
– А влезь ка, кто помоложе, на дуб, – обратился к Оксане первый угрюмый крестьянин, – где именно, пожар, не в нашем ли селе?
Оксана не заставила повторять просьбы и бросилась карабкаться на дуб, но делала это неумело и все скользила ногами.
– Да как ты лезешь? Ты обхвати ногами дерево да и двигайся! – ворчал угрюмый мужик. – Гай гай, а еще хлопец! Мало разве надрал на своем веку сорочьих да вороньих гнезд?
– Да он больше возле чертовых панов козачком был, – вступился дед, – а вот я подставлю плечо, – подсадил он Оксану на первую ветку, с которой уже легко было выкарабкаться на верхушку.
– Ну ну?.. Ну что, где горит? – заинтересовались все путники, разбуженные тревогой.
– Вон там за лесом, будто у речки...
– Так и есть, что у нас в Гуще, – потревожились некоторые.
– В Гуще, в Гуще, нигде как в Гуще, – подтвердили другие.
– Что это, жгут, верно, наших ляхи? – вскрикнул гневно угрюмый мужик.
– Ну нет, – заговорил уверенно дед, – Кисель свое добро жечь не станет, это, должно быть, отец Иван поблагословил молодцам распалить люльки.
– Верно, верно! – подхватили многие. –А если это наши, – помогай им бог, пусть и наше добро все прахом пойдет, лишь бы проклятым ворогам добре икнулось!
Все заговорили на эту тему, сон и утомление прошли сразу; решили двигаться дальше, боясь, чтобы не настигли всполошенные поляки, которые, наверно, станут удирать из Гущи.
Вскоре взошла луна, и идти стало еще лучше. Покинувши извилистые и тенистые тропинки, путники решили пойти ночью большою дорогой;
Было уж пройдено еще верст пять шесть, когда первая Оксана заметила мелькнувший вдали между дерев огонек.
– Панове, огонь, огонь! –вскрикнула она, указывая рукой по направлению светящегося пятнышка,
– Тс... тише! – схватил ее за руку дед.
– Где, где огонь? – начали осматриваться окружающие.
– Да вот, вот... – показывала Оксана.
Но огонек, мелькнувший вдали, скрылся вдруг куда то, словно провалился сквозь землю. Несколько минут путники напрасно колесили вокруг, отыскивая его, но огонек скрылся.
– Уж не показалось ли тебе, хлопче? – спросил наконец с сомнением дед.
– Да нет же, нет, видел! Крестом святым клянусь! – уверяла, чуть не плача, Оксана.
Несколько хлопцев разбежалось в разные стороны, и вскоре послышался радостный, громкий шепот:
– Есть, есть, панове, и не один, несколько... Это костры горят, версты две отсюда, рукой подать.
– Морозенко, Морозенко! Он, дидуню! – вскрикнула радостно Оксана.
– Да молчи ты с своим Морозенком! – дернул ее сердито за руку дед. – Тут, панове браты, надо поступить осторожно. Быть может, на Морозенка будем целить, а к ляхам попадем в зубы.
– Какие тут ляхи? Нет никого! Да это тот же и есть Волчий лес, где Морозенко должен отдыхать, а он уж поблизу себя не потерпит лядского духу! – раздались кругом восклицания.
Но дед остановил всех:
– Э, нет, панове, поверьте уж моей седине, послушайте меня: осторожность нам не помешает. Положим, что оно и вернее то, что это Морозенко, ну, а что, как вдруг ляхи? Все может статься. Быть может, это какие беглые паны перекрываются, а у них ведь с собой и мушкеты, и пистоли, а у нас на всю братию не найдется и двух. Так не лучше ли будет, когда мы станем подвигаться понемножку, а вперед лазутчиков пошлем? Убытку нам от этого никакого не будет, а добро большое: уж недаром старые люди говорят, что береженого бог бережет.