При последних словах патера на бледном лице княгини вспыхнул горячечный румянец, черные глаза загорелись затаенным огнем, и, обращаясь к мужу, она заметила дрожащим от волнения голосом:
– Неужели князь допустит и дальше такое насилие над верными служителями веры наших отцов! Неужели позволит схизме множиться и распространяться на нашей земле?
– О пресвятая дева! – воскликнул с пафосом иезуит. – Ты избираешь себе достойных служительниц на этой грешной земле.
Иеремия взглянул на княгиню... и вдруг все лицо его, надменное, кичливое и холодное, преобразилось от несвойственного ему выражения нежности и любви, оно сделалось даже почти красивым.
– Нет, княгиня, клянусь, – воскликнул он гордо и уверенно, – покуда я жив, в моих, по крайней мере, владениях измене и схизме не удастся свить своего гнезда!.. Размечу, с лица земли сотру все их селения, но водворю тишину, и спокойствие, и истинную веру вот этим мечом!..
– И прославится имя твое от века до века, и народы преклонятся перед ним, – заключил торжественно патер.
Князь Остророг хотел было что то сказать, но голос его покрыли громкие и дикие крики окружающего панства: "Vivat! Vivat! Vivat!"
– Ба! Кого я вижу, пан ротмистр? – воскликнул громко молодой уланский поручик, сталкиваясь в дверях с седым офицером в форме коронных гусар.
– Он самый, – ответил тот с радостною улыбкой, осветившею сразу его угрюмое на вид лицо.
– Откуда? Как? Каким образом здесь?
Встретившиеся знакомцы отошли в амбразуру окна.
– Я то с письмом от великого польского гетмана, а ты, пан товарищ, каким образом здесь?
– А разве пан не слыхал, что я перешел в войска князя Иеремии?.. Надоело стоять там, на кресах (границах). Здесь, по крайней мере, жизнь, пышность, веселье, да и опаски нет никакой, а там что за радость? Каждую минуту подставляй свою голову... – и он добавил, взявши пана ротмистра за руку: – Ну, а как пану нравится замок?
– Крепость неприступна. Гарнизон на местах, порядок везде беспримерный... Больше нечего и желать.
– Нет, я не о том! – усмехнулся снова пан товарищ. – Как пану нравится сам замок, приемы, двор? Ведь по крулевски? В Варшаве не встретишь такой красоты.
– Об этом не знаю, в королевском дворце не бывал, а что шуму много, то правда.
– Ха ха, – перебил его пан товарищ, – впрочем, пан ротмистр самой красы еще не видал. Я могу показать ему настоящий цветник; но если пан к женщинам относится так же сурово, то, быть может, не стоит и огорчать наших дам.
– О нет! – усмехнулся добродушно пан ротмистр под своими гигантскими усами и подмигнул молодцевато бровью, – панны никогда не могли пожаловаться на мое равнодушие.
– В таком случае прошу пана следовать за мной, – сказал пан товарищ, пробираясь осторожно сквозь снующее беспрестанно панство к концу залы, где в полукруглом выступе, образовывавшем род гостиной с гигантскими окнами, протянувшимися почти от самого потолка до самого пола, разместились на шелковых табуретах знатные панны, проживавшие в замке князя Иеремии и составлявшие нечто вроде свиты княгини Гризельды; между ними сидела теперь и пани Виктория. Пушистый турецкий ковер покрывал весь пол гостиной. Свечи в высоких консолях горели по углам, а в открытые окна вливался летний воздух, такой душистый, теплый да неподвижный, что даже не колебал ни одного пламени свечи. Вокруг вельможных паненок суетились молодые магнаты, офицеры из княжьих, коронных и других хоругвей. Слышался сдержанный говор и веселый смех.
– Ну, а что, как пану ротмистру это понравится? – остановился пан товарищ, любуясь издали блестящим видом залитых золотом и каменьями красавиц; но пан ротмистр почему то сурово молчал, не сочувствуя, очевидно, похвалам, расточаемым его юным собеседником.
– А вот эта пани, – видит пан ротмистр? – вон та, с рыжеватыми волосами, – указал он на одну из дам, сидевшую у раскрытого окна, возле которой увивалась целая толпа. – Это пани Виктория, красавица, малжонка старого престарого деда Корецкого, ищущая утешителя... По ней сходит с ума весь замок, даже говорят, вельможный пан Остророг забывает свою латынь, глядя на нее.
– Ну, что же, хороша? – спросил замирающим от восторга голосом пан товарищ.
– К сухому пороху такую не подпускай, – усмехнулся ротмистр, подмигивая бровью.
– А пан?
– Отсырел, пане брате, отсырел... теперь беспечно хоть в самую печь положи – не вспыхну! А ведь в былое время трепетала меня всякая панна на Литве, – закрутил ротмистр свой богатырский ус, сверкнув из под нависших бровей глазом, и хотел было уже рассказать пану товарищу какую то молодцеватую историю, но последний перебил его:
– Однако же иди, пане, я тебя представлю панству.
Пан ротмистр последовал за своим юным проводником и остановился перед очаровательною Викторией, окруженною целою толпой пышных панов.
– За позволеньем ясноосвецоной пани, – склонил изящно товарищ перед красавицей голову, – я представляю: вот мой приятель! Пан ротмистр стоит с коронными войсками на кресах; но и туда, в такую глушь, достигла слава о красе пани, и вот пан ротмистр просил меня представить его...
– Для того чтобы убедиться в том, как все люди лгут? – спросила насмешливо пани Виктория. – Не правда ли?
– Я не могу, пани, на людей взвести такую напраслину, – ответил пан ротмистр и звякнул шпорами.
– Пан очень снисходителен к людям, – улыбнулась обворожительная Виктория... – Да, кстати, – переменила она вдруг разговор, – пан ротмистр стоит на кресах, он может разрешить нам спор.
– Да, да, – зашумели кругом и паны, и пышные панны.
– В чем дело? – спросил пан товарищ.
– Пани уверяет, – заговорило в один голос несколько молодых панов, – что эта дикая казацкая сволочь умеет любить.
– Да, да, – подхватили паны, пересмеиваясь между собой, – грязные, пьяные, дикие звери – и вдруг любить!..
– А я говорю, что умеют, и так горячо, как не сумеет никто из наших пресыщенных панов, – произнесла пани Виктория необычайно твердым тоном, бросая в сторону панства вызывающий взгляд своих темных глаз.
– Пани говорит это так уверенно, – усмехнулся почтительно один из разряженных магнатов, – что, можно думать, она изведала это на опыте. Впрочем, я сам готов честью своей поклясться, что не только казак, но и дикий буй тур не останется равнодушным под взглядом глаз пани, но как он об этом скажет ей, – развел вельможный руками, – да каким образом сделает, так сказать, декларацию любви?