Какая то тревожная волна пробежала по казачьим рядам и затихла. Молча, нагнувши серые и седые чуприны, слезло казачество с коней; старшины передали своих в последние ряды, где одному казаку пришлось держать под уздцы до десяти коней.
Потоцкий, отдав приказание, отъехал из предосторожности к гусарам и кликнул к себе пана ротмистра.
– Заряжены ли у пана ротмистра пушки? – спросил он сухо.
– Картечью набиты, ясновельможный гетмане, – ответил, преклонив обнаженную саблю, пан ротмистр.
– Ладно. Пусть пан ротмистр немедленно распорядится, чтобы кони этой сволочи, – указал он рукою, – были отведены немедленно вон туда, за лес.
Ротмистр отсалютовал саблей, повернул лошадь и поскакал в галоп к задним казачьим рядам исполнить приказание гетмана.
– А что там? В чем остановка? – спросил коронный гетман у пана Потоцкого.
– Предосторожности, пане коронный, – скривился тот.
– К чему? – пожал плечами Конецпольский.
– Этим псам верить нельзя, – прошипел Потоцкий и отъехал немного вперед.
Вдали, за казацкими рядами, по узкому рукаву пруда заезжали уже в лес десятка два всадников с лошадьми.
Потоцкий, видимо, не удовольствовался этим и вновь подозвал к себе пана ротмистра.
– Что это они с мушкетами? – визгливо крикнул он. – Сейчас велеть им снять и отнести к лошадям!
Ротмистр подскакал к казачьим радам и гаркнул:
– Мушкеты с плеч долой!
Вздрогнули пешие казаки и окаменели.
Гетман Конецпольский, недовольный выходкою Потоцкого, выехал на коне вперед и заметил польному гетману:
– К чему раздражать и издеваться?
– К тому, пане коронный, что их следовало бы всех на кол.
– Для этого есть высшая власть, – отрезал Конецпольский и, обернувшись, скомандовал: – Ударить в бубны и литавры!
казацкие довбыши ударили в бубны и замолчали.
– Вы сделали преступление, подобного которому не было на свете от века веков, – грозно начал пан коронный гетман, обращаясь к казакам, – вы не только многократно подымали руки на вашего законного государя, на войска и на ваше отечество – Речь Посполитую, но вы... вы... одним словом, задумывали даже соединяться с нашими исконными врагами, татарами и турками! Вы – гнилые члены государства, и вас следовало бы обрубить совсем, чтобы не заразились здоровые...
Пан коронный гетман запнулся, а Потоцкий подхватил резким крикливым голосом:
– За ваши вечные, подлые измены вы сами подписали собственною кровью свой смертный приговор. Вы в бою утратили орудия, хоругви, камышину, печать, все знаки, данные вам королем, все вольности, все права!
– На вашу петицию прислал вам милостивый король и сейм свой снисходительный ответ, – прервал пан коронный гетман поток издевательств Потоцкого и сделал знак рукой.
Два герольда{110} на черных конях, в черных бархатных кафтанах с длинными черными перьями на шляпах, выехали вперед и затрубили в трубы. Из свиты гетманов отделился всадник на белом коне, весь в белой одежде и, выехавши впереди герольдов, развернул длинный пергаментный лист с тяжелою государственною печатью, прикрепленною на шелковом шнурке.
– Вы достойны были бы все до единого казни, – прошипел Потоцкий, – но наш милостивый король захотел вас тронуть милосердием, – искривил он свои тонкие губы, – и удостоил вас ответа.
– Читайте декрет! – скомандовал коронный гетман, покосившись неприязненно на егозившего в седле Потоцкого.
Всадник на белом коне снял с головы серебряный шлем и, приподнявши бумагу, начал читать. громким голосом, разнесшимся далеко над замерзшим озером:
– "Мы, ласкою божою Владислав IV, король польский, великий князь литовский и русский..."
При первых словах декрета гетманы почтительно приподняли над головами своими шапки, а гусары обнажили сабли, преклонивши вниз их клинки. В середине на ставу было по прежнему тихо и безмолвно, только глаза всех Казаков с надеждой и уверенностью устремились на длинный лист.
– "Долго Речь Посполитая смотрела сквозь пальцы на все ваши своевольства, ко больше сносить их не станет, – читал всадник, и каждое его слово звучало отчетливо и громко, словно удар стали по меди. – Она и сильным монархам давала отпор и чужеземных народов подчиняла своей власти. Поэтому, если вы не останетесь в послушании королю и Речи Посполитой, сообразно новой, данной вам ординации, то знайте, что Речь Посполитая решилась не только прекратить все ваши своевольства, но истребить навсегда и имя казацкое".
Меж казаками произошло легкое движение, и снова все замерли неподвижной стеной.
– "Вы сами лишили себя всех своих прав и преимуществ, – читал дальше белый всадник, – и навсегда утеряли право избирать себе старшину. Вместо гетмана, которого вы прежде себе избирали, вам дается комиссар из шляхетского звания – пан Петр Комаровский".
Глубокий вздох вырвался из множества грудей и пронесся над толпой.
– А жаль молодцов! – буркнул себе под нос грозный ротмистр, отворачивая свое суровое, усатое лицо от пана товарища. – Славные, видно, удальцы!
– Удивляюсь пану ротмистру, – шепнул тихо розовый пан товарищ, – жалеть этот сор! Пан ротмистр собирался же раздавить их всех своею могучей рукой? – усмехнулся он, приподнявши тонкие, закрученные усики.
– Что ж, будет война, и пойду, и раздавлю! – проворчал сердито пан ротмистр. – А теперь жаль, потому что славные молодцы. Смотри: слушают свой смертный приговор и не пошевельнутся! Ты, пане товарищ, послужи еще с мое, тогда поймешь, что воин воину – брат!
Пан товарищ бросил из под бровей на пана ротмистра насмешливый, презрительный взгляд и подумал про себя: "Старый литовский дурак!"
– "Полковников из вашего звания вы больше получать не будете!" – читал белый всадник.
– Положи бунчук, булаву и печать! – крикнул Потоцкий хриплым от накипевшей злобы голосом Ильяшу Караимовичу, который стоял впереди. – Полковники и старшина, положите ваши знаки! Отныне вам дадутся другие начальники... Только сотники и атаманы остаются пока на своих местах.
Тихо склонилось малиновое казацкое знамя и опустилось на чистое стекло льда. Рядом с ним легли бунчуки. Положил Ильяш возле него печать и булаву. Бесшумно подходили казацкие старшины, и один за другим складывали свои перначи и заслуженные знаки.