– Никогда! – воскликнул горячо гетман.
– А этот поход? Кажется, дядько был против него...
Богдан даже вздрогнул от этих слов; они уязвили его дремавшую совесть и поразили проницательностью Ганны... Он долго ничего не отвечал, но наконец поднял голову и произнес дрогнувшим, но уверенным голосом:
– Нет, Ганно, не бойся! Слабости могут пронзить мое сердце, сжечь его, наконец, испепелить, но им не отклонить и на один цаль руки, в которую вложил господь меч для защиты народа!
На третий день утром войско приблизилось к Збаражу. Все время остального пути гетман ехал угрюмо, избегая общества, погруженный в самого себя; какая то внутренняя борьба подтачивала разрушительно его бодрость, но он таил ее ото всех и даже уклонялся от каких либо посторонних бесед, да, впрочем, и близко стоящие к нему люди избегали сами врываться в течение гетманских дум. Раз только, при ночном бивуаке, позволил себе Немирич спросить у гетмана, чем можно объяснить внезапную перемену его планов?
– Никакой перемены нет, – ответил с улыбкой Богдан. – Збараж – пограничная наша твердыня, а помнится мне, что и вельможный пан советовал прежде всего захватить и укрепить свои границы.
Хотя ответ Богдана и обрадовал подкомория, но от дальнейших расспросов он воздержался, заметя нерасположение гетмана к интимной беседе.
Уже солнце повернуло за полдень, когда вдали на возвышенности показались стены и башни сильно укрепленной крепости. Богдан остановил войско, подозвал к себе старшину и сделал распоряжение наступать быстро к крепости развернутым фронтом, окружать ее со всех сторон и при первом громе из его гетманской гарматы бросаться на штурм, а для рекогносцировки отрядил авангарды Золотаренка и Кречовского.
– Не стоит, братцы, и шанцов копать для какой либо горсти пилявских тхоров, – говорил гетман, – заберем и с всех в норах одним нападом, и квит! Только вот что, – возвысил он до суровости голос, – передайте всем мой строгий, непреложный наказ: бить только оружных, безоружных щадить, а к женщинам и детям не сметь и пальцем приткнуться! Ну, счастливо, друзья! – заключил он. – Полдничаем все в Збараже, а старшину я приглашаю на трапезу к себе в замок. Помогай бог! – крикнул он зычно и, махнув булавою, помчался за авангардом вперед, провожаемый восторженными криками выстроившихся войск.
LVIII
С лихорадочною поспешностью, горя страшным нетерпением, устраивал Богдан войска, занимал господствующие возвышенности арматой и изумлялся выдержке неприятеля, позволявшего безнаказанно, без единого выстрела, готовить у себя под носом к штурму войска. Но не успел он еще сделать всех распоряжений и открыть по фортам артиллерийский огонь, как к нему подскакали посланные на рекогносцировку Кречовский и Золотаренко и объявили, что крепость брошена поляками и город совершенно пуст. Это известие было до такой степени невероятным, что все усомнились в нем так же, как не поверили было сначала и в пилявское бегство.
– Не может быть! – воскликнули разом Немирич, Богун и Выговский.
– Подвох, засада, западня! – возразил взволнованный гетман. – Войска, верно, сидят в закрытиях, а жители – по подвалам и по погребам; безумцы разве могут бросить без защиты такую неприступную крепость.
– А вот же бросили, батьку, и повтикали, ей богу, – подтверждал раздраженно Морозенко, – и даже брамы не заперли в замке!
– Ну, а место очистили, кажись, поосновательнее, чем в Пилявцах, – заметил Кречовский, – там из живья хоть собак нам оставили, а тут во всем городе ни собачьей, ни ляшской души!
– Ха ха ха! – разразился гомерическим смехом Нечай.
– Ха ха ха! – подхватила дружным хохотом старшина.
– Ну и штука! Повтикали! Очистили нам квартиры! Вот, братцы, вежливые ляшки панки, так и нам у них поучиться!
– Ускакали ляхи! Бросили крепость! – понеслись вихрем по войскам крики и зажгли радостным гомоном растянувшиеся громадным полукругом ряды.
– Да как же после этого не йти нам в Варшаву, – вопил Нечай, – если нам гостеприимные хозяева растворяют настежь ворота и подметают стежки?!
– Да и на угощение не скупятся: всякого панского добра презентуют нам вволю! – потирал радостно руки Небаба.
– Эх, славные лыцари, мосцивые паны! – рычал злобно Кривонос, разъезжая по рядам на своем Дьяволе. – Только потехи нам не дают... рука от безделья заклякла!
– Спасибо ляхам, спасибо! – вспыхивали то в одном, то в другом месте восторженные возгласы, сливаясь в неумолчный, перекатывавшийся волной рев.
Один только гетман не принимал участия в заразительном общем веселье, а стоял мрачный и молчаливый, устремив злобный взгляд на возвышавшуюся впереди твердыню.
Наконец гетман сдавил острогами коня и, выскочив галопом вперед, поднял высоко булаву. Все вблизи смолкло, только вдали еще гудели умолкавшим прибоем войска.
– Слушать наказ! – поднял голос Богдан. – Немедленно стройно, в боевом порядке вступать в город! Ничего не жечь! Сычу занять все вартовые посты, обыскать дома и подвалы, перерыть все закоулки и привести ко мне живьем найденных, хотя бы попался и парх! Мне нужно "языка"! Так слушайте же и передайте всем, – крикнул он зычно, – пальцем никого не сметь тронуть – и баста!
Тихий гомон пробежал после гетманских слов по рядам войск и замолк в отдалении.
Стройно, с распущенными знаменами, при звуках сурм и звоне бандур вступали войска в мертвый город. По пустынным узким улицам и по площадям видны были следы торопливого бегства, но особенного беспорядка не замечалось.
Впереди войск ехал величественно окруженный старшиной гетман, направляясь к главному замку; угрюмое выражение его лица не гармонировало с общим ликованием. Он соскочил с седла и остановился на ганке комендантского дома. Из темного отверстия брамы медленным беспрерывным потоком вливались на площадь войска, заполняя ее сплошною массой, и растекались быстрыми ручьями по улицам. Гетман, напрасно прождав на ганке сведений от разведчиков, вошел наконец с нескрываемою досадой в комендантский рабочий покой. В комнате царил беспорядок; шкафы были раскрыты, книги, бумаги и письма валялись на полу кучами; видно, впрочем, было, что хотя и торопливо, но все таки хозяева собрались и уложили что поценнее, а не бежали внезапно, без оглядки, как из пилявского лагеря.