Лошади всадников зашуршали раздвигающимися стеблями тростника и скрылись в этом зеленом море. Первым вынырнул из него стройный золотистый конь Потоцкого. Остановившись на илистом берегу реки, он широко вдохнул свежий воздух своими раздувающимися ноздрями, издал тихое ржание и потянул свою гибкую шею к разлившейся у его ног неподвижной глади воды. Юноша оглянулся: кругом было тихо и величественно, все замирало, все готовилось ко сну. Облитый розовыми лучами, весь облик белокурого юноши и его стройного коня, разукрашенного драгоценною сбруей, напоминал скорее какого то сказочного принца, заблудившегося в степи, чем предводителя войска, высланного против грозной запорожской силы.
Между тем из тростника вынырнула и свита юноши.
– Что это за речонка, не знает ли пан полковник? – обратился Потоцкий к Чарнецкому.
– Если не ошибаюсь, ее зовут Жовтыми Водами. Не так ли, пан ротмистр? – повернулся Чарнецкий к седому гусару, находившемуся в задних рядах свиты.
– Точно так, пане полковнику, – ответил тот почтительно.
– Я думаю, мы можем перейти ее вброд? – спросил Потоцкий.
– Сомнительно, – возразил Чарнецкий, – речонка мелка, но, видимо, дно ее вязко.
– Пустое! – пришпорил коня Потоцкий.
Осторожно, вздрагивая всем телом, вступил стройный
конь в прохладные воды реки. За Потоцким двинулся Чарнецкий; остальные пустились за ними в беспорядке. Вода, поднявшаяся лошадям выше колен, казалась теперь какою то огненною жидкостью.
– Жовтые Воды, – повторил словно про себя юноша, – я бы назвал их скорее "кровавые воды"... Мне кажется, что мой конь бредет по колено в крови.
– Дай бог, чтобы это так и случилось, – произнес торжественно Чарнецкий и вдруг перебил сам себя испуганным возгласом: – На бога! Пусть пан региментарь подтянет повод, лошадь, видно, хочет пить.
– Что, что там случилось? – раздалось среди свиты.
– Конь гетмана потянулся к воде, – ответил резко Чарнецкий.
Но передовые видели, в чем было дело... "Лошадь под предводителем споткнулась!" – пробежал среди панов недобрый шепот.
Действительно, пугливый конь Потоцкого, испугавшись островка лилий, шарахнулся в сторону и, оступившись, упал на передние колени. Хотя это замешательство продолжалось не больше мгновения, но оно произвело какое то неприятное впечатление на всю группу. Ротмистр нахмурил свои мохнатые брови, и помотавши несколько раз головою, украшенной пернатым шлемом, проворчал несколько невнятных слов, понятных только ему одному.
Перешедши с большим трудом речонку, всадники остановились на берегу.
– Что это? Мне кажется, к нам мчится какой то всадник, – прикрыл Потоцкий рукою глаза, вглядываясь в какую то смутную точку, быстро летящую к ним.
– Клянусь палашом, правда! Это из наших разведчиков! – поравнялся с Потоцким Чарнецкий.
Вся свита всполошилась.
– Из драгун?
– Нет. Из коронных жолнеров.
– Татарин!
– На двести злотых – козак!
Раздались кругом тревожные восклицания.
Между тем точка все росла и расширялась. Вот уже обрисовались очертания лошади и всадника. Вот уже вырисовался его убор, его отчаянно машущие руки; вот стало приметно и лицо, словно встревоженное, словно испуганное, с выражением чего то страшного и решительного.
– Да это Чечель! Он бледен, словно его догоняют все полчища сатаны! – вскрикнул Чарнецкий, закусывая ус. – Потонули, что ли, все рейстровые, ведьмы им в глотки? – попробовал он засмеяться.
Но никто не поддержал ни его проклятий, ни смеха: все с каким то болезненным напряжением поджидали гонца. Вот он приблизился и, осадивши взмыленного, шатающегося коня, произнес задыхающимся голосом:
– Пане гетмане! Неприятель – за мною... отаборился... ждет!
Словно ветер, пролетел не то вздох, не то какое то восклицание среди всей свиты.
– Vivat! – воскликнул в восторге молодой вождь. – Панове полковники, есаулы, ротмистры, – обратился он к свите, – скачите к полкам своим, пусть переправляются скорее и строятся к атаке! Да принесут еще эти прощальные лучи известие богу о нашей победе!
Поскакали более горячие и завзятые начальники к своим частям, а более степенные, украшенные пробивающимся на висках морозом, нерешительно повернули коней и в недоумении направили их тихо через ручей.
– Пышный мой пане, – наклонился Чарнецкий к загоревшемуся неизведанною еще страстью Потоцкому, – сегодня начинать атаку поздно, а с наличными силами даже опасно.
– Почему?
– Разорвать козачий табор без сильного артиллерийского огня невозможно, а перевезти нашу тяжелую армату через эту вязкую тину немыслимо без фашин и загаты.
– Но наши гусары? – обернулся резко Потоцкий. – Они своими всесокрушающими копьями и неудержимым стремлением разорвут и фалангу Филиппа {333}.
– Совершенно верно за фалангу Филиппа, но не за табор козачий.
– Как? Полковник сравнивает козаков с могучими воинами древней Греции, ставит выше их? – даже отпрянул в изумлении молодой рыцарь.
– Я сравнивал не строй, а способ защиты, – продолжал сдержанно, но с достоинством Чарнецкий. – Ясновельможный пан, конечно, знает эти подвижные козацкие крепости, но не брал их еще никогда приступом, а мне уж это случалось не раз. Ведь они иногда устанавливают даже в десять рядов свои широкие, обитые железом и скованные цепями колесо к колесу, возы! Как могут прорвать кони эту неразрывную десятисаженную стену? Они напарываются на торчащие, как пики, оглобли, а в это время сидящие между возов козаки палят в гусар из мушкетов. О, промахи для них редки, а гусарские пики не достигают до козаков! Так вот, и не угодно ли подойти к этой Трое {334} пехотой или перескочить ее кавалерией? Нужно иметь или крылатых пегасов *, или строить туры да подвижные башни.
– По словам пана, – улыбнулся недоверчиво и слегка насмешливо юный региментарь, – это нечто даже недоступное воображению; но мне интересно самому убедиться в его неприступности...
* Пегас – в греческой мифологии крылатый конь.
И, приподняв слегка свой кованный из серебра шлем с золотою чешуей, спадающей на шею, с гребнем белых страусовых перьев, он дал шпоры коню и понесся стрелою в окрашенную алою мглой даль.
Вспыхнувший от насмешки Чарнецкий грозно сжал брови, но также рванул с места коня; за ним понесся пан ротмистр с некоторыми из ближайшей свиты.