С болезненным напряжением придумывал Кречовский, каким бы способом добыть ответы на эти вопросы, стоявшие неотразимо перед ним во все время похода, и терялся в неразрешимой задаче; очевидно, нужно бы послать на разведки верного человека, но кому можно без риска довериться? Есаул Нос, кажется, верный и преданный, но... все они, по крайней мере его полка козаки, сочувствуют, кажется, и Богдану, и его целям, а пойдут ли в решительную минуту за ним или выдадут его, Кречовского, головой, он не мог этого знать, не мог даже душою провидеть... А время между тем шло и отнимало возможность дальнейших колебаний: еще минет день, полдня, быть может, несколько часов, – примкнут с одной стороны верные Короне рейстровики, а с другой – поляки, и тогда уже будет невозможно бороться с судьбой, а нужно будет подчиниться неудержимой силе потока...
LIV
– А что, пане полковнику, ведь наш гетман Хмель недалеко, – подошел к Кречовскому тихо есаул Нос и сообщил ему эту весть на ухо.
– А?.. Что? – вздрогнул Кречовский и оглянулся с испугом кругом.
– Батько наш, гетман наш близко, идет к Тясмину с большими силами! –добавил радостно есаул.
– Гетман? Потоцкий? – прищурился Кречовский, словно не понимая, о ком ему сообщал есаул.
– Какое!.. Наш гетман, Богдан Хмель, – улыбнулся широкою улыбкой Нос.
– Да разве кум мой гетманом выбран?
– Выбран, как же... Всею Сечью и прибывшими козаками... Это верно. Давно уже известно...
– Откуда?
– В Прохоровке, последней стоянке, все говорили... вестуны от него приезжали – Небабу сам видел, расспрашивал. Из тамошних поселян много к нему прилунилось... отовсюду бегут видимо невидимо... Под булавою у нашего батька Богдана тьма тьмущая войска. Весь Крым со своими загонами стал за него...
– Что ты? – изумился и обрадовался Кречовский.
Если в словах Носа была половина лишь правды, то за
его кумом победа, а потому нельзя терять удобного мгновения, нужно решаться, не то будет поздно.
– Провались я на этом месте, коли неправда! – перекрестился Нос. – Небаба не такой человек, он не прибавит ни крихты... да и все, все гомонят... сказывали, что тут где то должен быть батько Хмель: идет де наперерез ляхам, чтобы не допустить их соединиться с нами, лейстровиками...
– Значит, он ближе к нам во всяком случае, чем Потоцкий? – заволновался полковник и, чтобы скрыть свою радость, добавил: – Нужно принять меры.
– Авжеж, – подхватил Нос, понявши по своему меры, – двинуться навстречу, пристать к батьку, да разом с ним...
– Тс с! – зажал ему рот Кречовский. – Ты так репетуешь, как баба перекупка... услышат и схватят, как бунтаря, а бунтарю в походе – смерть, и я не помилую, подведешь еще...
– Да кто ж меня, пане полковнику, за такие речи хватать будет? Все одной думки.
– Не верю.
– Все, как один. Только слово скажите.
– Слово не воробей: выпустишь – не поймаешь... Тебе, паливоде, и море по колена... Благоразумные люди, с окрепшим разумом, – а их у нас немало, – прежде всего не поверят голому, порожнему слову, а потребуют увидаться с Богданом и потолковать с ним ладком, а потом помозговать и со своими: в серьезном деле семь раз примерь, а один раз отрежь.
– Да ведь, пане полковнику, пока мы будем примерять, так нас отрежут: час ведь не стоит...
– Так то оно так, – вздохнул Кречовский и почесал с беспокойством затылок, – и кума жаль, да и выскочить зря, как Филипп с конопли, не приходится... береженого и бог бережет.
– Да ведь за божье дело.
– Конечно, как кто... только вот, – уставился вдруг Кречовский в просветлевшую даль реки, – не байдаки ли то наши? – указал он на черневшую точку.
– Нет, пане, – успокоил его Нос, – байдаки наши и к завтрему, почитай, что не будут: ветер закрепчал, встает на Днепре супротивная хвыля.
Действительно, уже два раза чуть не сорвало порывом ветра шапки с Кречовского, а у Носа растрепало пышный оселедец совсем, и по небу понеслись клочьями облака, заволакивая мглою восток.
– Чудесно, – потер руки Кречовский, – значит, есть срок и нам... во всяком случае нужно разведать про Хмельницкого, во всяком случае... так вот что, – заторопился он оживленно, – возьми ты, верный мой Нос, коня и поезжай на разведки; повысмотри, повыспроси досконально, где Богдан, куда идет, какая у него сила, с ним ли татары? А если найдешь самого кума, то сообщи ему, что мы здесь... стоим... ждем... и коли он что, то зараз бы прибыл: свидеться нужно непременно, – все будет зависеть от его приезда; побачут в глаза батька – и песню запоют не ту, а заочи и не поверят...
– Да батько тут! Вырушил! – раздался вдруг ясно у ног их, словно из под земли, голос.
Кречовский так и шарахнулся, а Нос до того оторопел, что стал отплевываться, причитывая:
– Чур меня, чур, сатана! Чур, меня, болотяный дидько!
– Тю на тебя! Какой я дидько? – послышался из камыша смех, и в то же время из за куста поднялась мокрая, чубатая фигура. – Крещенный козак, христианин, а не дидько! – выкарабкался кто то на берег.
– Ганджа! – вскрикнули Кречовский и Нос, присмотревшись к нежданному гостю.
– А кой же бес, как не он? – захохотал, оскалив свои широкие, лопатообразные зубы, Ганджа. – Он самый, пане полковнику и пане есауле, он самый!
– Да каким ветром сюда тебя занесло? – изумлялся Нос.
– Кто тебя затопил в болоте? – не мог прийти еще в себя и пан Кречовский.
– Приехал я на киевской ведьме... – смеялся Ганджа, – летела верхом на помеле к Лысой горе, да присела у Жовтых Вод жаб наловить в глечик (крынку), а я ее за хвост – да на спину, ну, и понесла, что добрая кобыла, аж в ушах загуло... только вот тут захотелось мне потянуть люльки, – я за кисет, а хвост то из рук и выпусти... а она, подлая, зараз – брык! – и скинула меня в болото.
– Говори толком! – обратился к нему Кречовский.
– А что ж, родные панове, – приехал я повидаться с товарыством своим и с лыцарством славным, переказать от низовцев – запорожцев – всем сердечный привет и спросить: с нами ли братья кровные или против нас? Поднимут руки, как на Авеля Каин?
– Да отсохни тебе язык, чтобы я Каином стал! – возмутился Нос.
– Как же на свою мать и на веру?.. – отозвался нерешительно и Кречовский. – Только ведь это нужно пообмыслить, потолковать лично... свидеться с кумом...