Хотел он было сообщить ей о смерти отца, но, взглянув в эти чудные, переполненные слезами глаза, пожалел ее и замял речь.
– В чем кориться? – переспросила испуганная Марыль
ка, широко раскрыв свои синие и глубокие, как лесные озера, глаза.
– Да во всяких бедах и невзгодах, какие нам господь посылает, – уклончиво ответил Богдан, смотря в сторону, – иное то лихо сразу покажется неподужным, жестким, а глянешь – и отошло, да еще за собою накликало счастье. Ничего то мы не ведаем, что ждет нас завтра, – и это благо, а то отчаянье сокрушило бы нас... Вот и ты, кажись, уж была в омуте, а не повези тебя на продажу в Царьград, – никто бы к тебе не явился на помощь!
– Мой отец не забыл бы меня.
– Забыть бы не забыл, да что толку? Где искать? Свет ведь широкий! Только случай мог натолкнуть... Да и то ты едва не погибла.
– Ай, – закрыла Марылька глаза, – и не вспоминай, пане!.. Я не могу забыть этого ужаса.
– То то, голубко моя, коли господь вырвал тебя из пекла, значит, над тобой его милость, значит, он бережет тебя для блага, для счастья...
– Господи! – вскрикнула искренно, радостно, совсем по детски Марылька. – Не нужно мне никакого счастья, лишь бы при мне были оба мои татуни...
– Ну, один на лицо, – улыбнулся восхищенный Богдан, – а другого будем искать...
– А пока найдем, пан будет мне и за пана, и за тата, – сдвинула Марылька набекрень шапку.
– Эх, квиточко моя, – вздохнул незаметно Богдан, – это ты говоришь здесь, в степи, будучи еще чистой дытынкой, а когда вырастешь в блеске да неге, когда блеснешь царицей в салонах да наслушаешься сладких речей от вельмож, то и забудешь своего казака тата, постыдишься даже и вспомнить о нем.
– Никогда, никогда, никогда! – запротестовала Марылька, – и в голосе ее послышалась обида, а на ресницах задрожала слеза. – Разве я такая? Ничего мне не нужно, – оборвала она горячую речь, а в голове ее между тем промелькнуло невольно: "А впрочем, салоны и магнаты – это тоже, должно быть, заманчиво".
– Дай бог, – сверкнул глазами Богдан, – а на щыром слове прости!
– Батьку атамане, – прервал их разговор неожиданно прискакавший казак, – проводники спрашивают, куда держать путь: на Бар или на Ушицу?
– На Бар бы хорошо, – протянул Богдан соображая, – Богуна увидеть, разузнать, что делается, как его справа? Да круг большой, короля упустить можно... Нет! Торопиться нужно, – сказал он решительно, – пусть на Каменец ведут кратчайшей дорогой...
За Ягорлыком сразу изменился характер степи. Равнина стала волнистой, начали попадаться широкие, отлогие котловины, – вдали на горизонте слева показалась синяя полоска приднестровских гор. Чем далее подвигались наши путники на северо запад, тем чаще стали им перерезывать путь глубокие долины; эти долины с мягкими склонами, по мере приближения к Днестру, обращались в крутые овраги с ущельями, с каменными глыбами, с стремнинами, поросшими грабом и дубом, с нагорными речонками, прыгающими глубоко внизу по каменным ступеням.
Иногда на самом дне оврага, за нависшими скалами, за группой густых тополей ютилась и пряталась уединенная хатка или небольшой хуторок; здесь наши путники и останавливались либо на попас, либо на короткий ночлег. Недружелюбно и подозрительно принимали сначала хозяева этих хаток гостей, прячась от них в соседних лесах; но, разведавши, что это свои казаки, а не панская дворня, возвращались охотно домой и радушно угощали путников всем, чем могли. Богдан расспрашивал их, конечно, про местное положение дел, про доходившие до них слухи относительно мероприятий панов, – и везде получал неутешительные известия. Все эти поселки в диких, незахваченных еще панскими руками местах были основаны беглецами от панской неволи, которая в больших слободах уже начала уничтожать все договорные льготы переселенцев и нагло обращать подсусидков в рабов; протесты последних подавлялись везде нахлынувшими жолнерами, а своих Казаков для защиты уже не появлялось: так вот люди и разбежались – то основывать вольные хутора, то искать ватажков для вольного промысла, и только лишь многосемейные покорились до поры, до времени своей доле.
Поселившиеся в оврагах беглецы мало, впрочем, знали о позднейших событиях: они вели скрытую, отшельническую жизнь, проникая изредка, воровским способом, в местечка за необходимыми припасами, а потому ни про Богуна, ни про Нечая ничего не слыхали; одно только могли они сообщить, что люд вообще притих и замолк.
Богдан, впрочем, и не старался особенно выпытывать обо всем у хуторян беглецов: он спешил в Каменец и весь был поглощен интересом предстоящего свиданья с королем. Путники, понукаемые им, ехали так торопливо, что на пятый день показалась уже на горизонте каменецкая крепостная скала.
Издали эта неприступная крепость казалась каким то колоссальным поршнем, торчащим в черной дыре гигантской, широко раскинувшейся воронки; но, по мере приближения к ней, пологие края котловины сливались с дальними горизонтами, а скала вырастала и вырастала, становясь господствующей над ближайшими окрестностями.
Когда путники подъехали к самому краю страшного обрыва, что окружал пропастью грозную скалу, они окаменели на месте, пораженные необычайным явлением.
Дикая, невиданная картина разила мрачной красотой ум и давила унынием сердце. Какие то страшные геологические перевороты сыграли здесь грозную шутку, раскололи зияющей трещиной скалы и выдвинули из средины бездны колоссальную глыбу. Базальтовый утес цилиндрической формы с источенными и почерневшими от времени боками мрачно поднимался со дна глубокого оврага и возвышался усеченной вершиной сажен на пять над окружающими его противоположными берегами ущелья. Эта пропасть с совершенно отвесными ребрами, глубиной до сорока сажен и шириной почти столько же, правильным замкнутым кольцом окружала утес. Река Смотрич, ворвавшись в это глубокое круглое ущелье, билась бешено с пеной о нависшие над ней скалы и, обогнув их, неслась по мелко каменистому дну, по рыни, к Днестру. На плоской вершине этого утеса, имеющей в диаметре до трехсот саженей, сидела неприступная, грозная крепость{139}.
Круглые башни, зубчатые муры висели над пропастью и мрачно глядели своими черными амбразурами на окрестюсть. Ни зелени, ни дерев на этом черном камне не было видно нигде; только сероватый мох старческими лишаями покрыл подножия скал да свешивался в иных местах беспорядочными прядями вниз. Из за муров выглядывали красными пятнами черепичные кровли, а меж ними возвышались и ярко белели на чистой лазури стройные спицы минаретов{140} и готические стрелы костелов. В одном только месте, по дороге к Котину, перекинут был через эту пропасть каменный мост; он лежал на каменных сводах, возвышавшихся со дна пропасти лишь до половины высоты окружающих скал, так что к нему нужно было сначала спускаться по крутой, узкой тропинке, высеченной зигзагами в скале, и подыматься по такой же скале вверх на противоположной стороне оврага. С внешней стороны у начала спуска к мосту возвышались две грозные сторожевые башни, окруженные мурами да рвами и соединенные тайником с главной крепостью; у самого моста при входе и при выходе стояло тоже по круглой башне, через которые и шел узкий проезд, замыкавшийся железными брамами.