– Оставь, пане атамане, – отозвался сумрачно дед, – не найдешь его: море не возвращает своей добычи. Да и без того ему было уже не вставать: до вечера, до ночи, может быть, еще дотянул бы, не дальше, а так хоть укоротил себе муки.
– Да, укоротил, – произнес взволнованным голосом Богдан, – только он в это время не о своих муках заботился, а о своих братьях товарищах: для спасения их послал он так спешно к богу на суд свою душу. Помолимся ж за нее, друзи!
– Прости ему, боже! – поднял дед руки к мрачному небу, и все перекрестились, сняв набожно шапки и промолвив тихо:
– Царство небесное, вечный покой!
Эта короткая молитва находившихся в пасти смерти людей, их застывшие в суровом мужестве лица, развеваемые бурей чуприны представляли на этой мятущейся во все стороны скорлупе и картину ничтожества человеческих сил, и подъем незыблемого величия духа.
– Гей, батьку, пане атамане, – крикнул через некоторое время молодой казак Рассоха, – дай помощи! Заливает чайку вода!
– Через весло, гребцы, вниз! – крикнул Богдан. – Черпайте шапками, пригоршнями, чем попало! Только бодрее, хлопцы, бодрее! Буря уже поддается!
Половина гребцов бросилась в трюм и рьяно принялась отливать прибывавшую воду; воодушевились энергией и упавшие было духом товарищи: слова атамана подбодрили всех. А ураган хотя и не утихал еще, но зато и не увеличивал своего бешенства; несущиеся тучи становились прозрачнее и светлее; оторванные их крылья не касались уже разбившихся в пену вершин; ветер только стонал, но среди глухого, грозного шума не слышалось уже зловещего визга и свиста.
– Крепитесь, детки! – возгласил дед. – Уже перебесилось море! Помирилось на покойнике! Дружнее только, дружней!
Со всех сторон чайки стала торопливо выхлестываться вода, дробясь о спины и головы гребцов; впрочем, и без того их хлестали срывавшиеся с боковых воли струи, и, промокшие до нитки, они не обращали даже внимания, окачивает ли их снизу или сверху водой.
Богдан глянул кругом и заметил, что море как будто и потемнело, и прояснилось; сначала только вблизи чернели дрожащие бездны и высились темные волны, а вдали дробящиеся брызгами и пеной гребни застилали весь горизонт непроницаемою, белесоватою мглой, словно вихрилась снежная вьюга; а теперь эта мгла делалась как бы прозрачнее, сквозь нее виднелись уже темные силуэты мечущихся друг на друга валов. Но как Богдан ни напрягал своего зрения, а не замечал на вершинах их ни единой чайки.
– Что то, диду, не вижу я, – обратился он тревожно к Нетудыхате, – ни одной нашей чайки.
– Черное море пораскидает, – мотнул головою старик, – только потопить вряд ли потопит: вот эти крылья не дадут опрокинуться лодке... разве, рассатанев, пообрывает их.
А камышины, прочно прикрепленные к бокам, спасали, видимо, от аварии чайку, они, несмотря на самые отчаянные взлетания, и падения, и скачки, держали постоянно в равновесии лодку и не допускали ее ни накрениться опасно, ни опрокинуться.
– Э, да уже проходит, проходит, – указал дед на дальний горизонт, приставляя одну руку к глазам, – вон синеет на желтой бахроме, словно волошка в жите, синее небо. Не журитесь, хлопцы, – крикнул он весело ко всем, – буре конец! Помните мое слово, не пройдет и часу, как засинеет небо и заблещет на нем любое солнышко!
– Дай то боже! – отозвались гребцы, взмахивая энергичней веслами.
– Хоть бы обсушило, а то ведь с нас аж хлещет, – заметили другие.
– Зато чистые теперь, выкупались важно! – пошутил и атаман, налегая на руль.
– Правда! – откликнулись все дружным хохотом, и сумрачное выражение лиц сразу исчезло, глаза оживились огнем, послышался сдержанный говор.
Дед был прав: синие точки на краю горизонта вытягивались в большие светлые пятна; наконец и над головами казачьими распахнулась темная, дымящаяся завеса, а услужливый ветер стал рвать ее больше и больше, унося вдаль отрепья... А вот проглянуло и солнце, осветило взбаламученное грозными волнами море, и оно заблистало темными сапфирами, засверкало в гребнях изумрудами.
– Как думаете, диду, – обратился Богдан, вытирая рукавом сорочки выступивший на лбу крупными каплями пот, – где мы теперь? Куда нас, по вашему, занесло?
– Да, сдается, гнало нас больше к Крыму, – ответил, подумавши, дед, – ведь ветер сначала бил нам в затылок, значит, гнал нас прямо на полдень, а потом повернул как бы в правую щеку... стало быть, с заходу начал дуть, ну, выходит, и повернул на Крым.
– А как думаете, далеко он, этот Крым?
– Да кто его знает? – почесал дед затылок. – Теперь, почитай, перевалило уже за второй полудень... Если повернуть левее, то скоро, думаю, и берег можно увидеть.
– А где мы теперь?
Дед развел руками.
– До Кафы далеко или нет?
– До Кафы? – изумился дед. – Что ты, бог с тобою, сынку, – куда махнул! Да Кафа ж на другом берегу Крыма! Нужно обогнуть его поза Херсонес{131}, тогда только можно попасть в Кафу... до нее ходу дня два три...если добре гнать... А тебе, сынку, на что Кафа?
– Да нельзя же, – нерешительно начал Богдан, – двигаться через море, не собравши всего товарыства, всех чаек, не оставлять же здесь кого на погибель? А ведь их будет прибивать к берегу... значит, там и собираться, – это раз; а потом, чтобы даром не терять времени, навестить бы Кафу, эту нашу невольничью тюрьму, вызволить наших братьев да и двинуться потом вместе на басурман.
– Не выпадает, пане атамане, – покачал задумчиво головой Нетудыхата, – поверь мне, сыну, на слове...
– Да что вы, диду, говорите... – смутился Богдан. – Я ведь так себе только думаю, а не то, что намерен...
– Так, так, ты ведь, сынку, и сам был другой думки, – прояснел дед, – только вот, по моему, коли поджидать товарыство, так на этой стороне... Да чайки скоро и сбегутся... только перестанет бурхать, так и начнут вырынать из моря... А собравшись, нужно, не гаючи часу, лететь к берегам Анатолии, чтоб врасплох наскочить... А к Кафе и не рука теперь, и опасно: куда куда, а в Кафу то уж наверно дали знать, если хоть одна из тех бритых собак осталась в живых.
– Так, верно! – должен был согласиться Богдан, хотя желание исполнить предсмертную просьбу друга и влекло его в Кафу.