Том изо всех сил старался не испугаться этой странной старухи.
— Я очень сожалею о вчерашнем…
— Своим криком ты разбудил меня среди ночи.
— Я уже сказал, что сожалею.
— Ты звал кого-то, — настаивала миссис Бартоломью, — назвал чье-то имя.
Ее голос звучал нежно, ласково, радостно. Том никогда бы не подумал, что старушка может так говорить.
— Том, ты не понял? Ты звал меня: Хетти — это я.
Слова звучали бессмысленно, но черные глаза притягивали Тома. Он покорно вошел вовнутрь и очутился в крошечной прихожей. На стене висел знакомый готический барометр.
— Это же барометр из прихожей Мельбурнов! — Том говорил как во сне.
Миссис Бартоломью подтолкнула его в гостиную. Над камином висел большой коричневатый фотографический портрет молодого человека с самым обыкновенным лицом — такого вряд ли запомнишь. Но Том его узнал, хотя и видел только при лунном свете.
— Это же Барти-младший!
— Правильно. Снято вскоре после нашей свадьбы.
До Тома доходило с трудом. Значит, Барти-младший и покойный мистер Бартоломью — одно и то же лицо?
Он тяжело плюхнулся на стул.
— Вы вышли замуж за Барти-младшего? Так кто же вы?
— Я же говорю тебе, Том, — терпеливо повторила миссис Бартоломью. — Я Хетти.
— Но Хетти была маленькой девочкой во времена королевы Виктории.
— Да, я родилась в викторианскую эпоху. Что здесь странного?
— Но Виктория взошла на трон в 1837 году!
— Это было задолго до моего рождения. Я родилась в конце ее царствования. Когда я была маленькой девочкой, королева была уже немолода. Я принадлежу поздневикторианской эпохе.
— Я не понимаю… не понимаю… сада больше нет, а барометр тут… вы говорите, что вы Хетти… Что случилось после нашей последней встречи? Когда мы доехали на коньках до самого Или.
— Да что ты? — возразила миссис Бартоломью. — Я видела тебя и после этого. Ты что, забыл? Похоже, ты не знаешь всей нашей истории, надо тебе рассказать.
Она начала свой рассказ, но Том почти не слушал, что она говорит, его больше интересовало, как она говорит. Он вглядывался в ее движения, изучал ее наружность. Черные глаза, точно, были как у Хетти. Он начал замечать знакомые жесты, интонацию, манеру смеяться и все больше узнавал свою маленькую подружку.
Прервав рассказ миссис Бартоломью, Том неожиданно наклонился к ней и прошептал:
— Вы были Хетти! Вы и есть Хетти! Настоящая Хетти!
Она улыбнулась и кивнула.
Глава 27
ИСТОРИЯ ДЛЯ ТОМА ЛОНГА
— Это случилось в 1895 году, в год великих морозов, — рассказывала Хетти Бартоломью. — Мы с тобой, Том, пробежали на коньках весь путь до Или. На обратном пути встретили Барти, и он подвез нас домой.
Она улыбнулась.
— Я никогда толком не разговаривала с Барти, всегда робела в большой компании, да я и сейчас такая. Но в тот день все было по-другому: мы остались вдвоем, болтали и понемногу узнавали друг друга. Барти любил говорить, что прежде чем повернуть двуколку к дому, он почти решил жениться на мне.
А потом он сделал мне предложение, и я согласилась, а тетя Мельбурн только рада была сбыть меня с рук.
Мы поженились на Иванов день, меньше чем через год после великих морозов. В канун Иванова дня, накануне свадьбы я паковала вещи и вспомнила про коньки и про тебя, Том. Я всегда держала коньки в тайнике, как и обещала, хотя очень давно тебя не видела. Я написала записку с объяснением и положила вместе с коньками.
— Я нашел записку, — сказал Том. — Подписанную и датированную.
— Канун Иванова дня, конец прошлого века. Было очень душно и жарко, собиралась гроза. Я не могла уснуть, все думала о завтрашней свадьбе. В первый раз я задумалась обо всем, что покидаю, — о детстве, о любимом саде, о тебе, Том. Приближалась гроза, сверкнула молния, я встала с постели и подошла к окну. При вспышках молний были ясно видны и луга, и вязы, и даже берег реки. И я подумала — надо взглянуть на сад, мне страшно хотелось его увидеть. Я пошла в пустую спальню, окна которой выходили в сад, в запасную спальню.
— Знаю, о чем вы говорите! Однажды я просунул туда голову сквозь дверь.
— Я стояла у окна и смотрела в сад. Гроза была уже совсем близко, сверкали молнии. Тисы, ель, теплица — все было видно как днем. И тут я заметила тебя.
— Меня? — закричал Том. — Но как? Когда? Я вас не видел.
— Ты не смотрел наверх. Думаю, ты гулял в саду — появился откуда-то сбоку и прошел через лужайку к дому. Ты выглядел почти прозрачным, как луч лунного света. Как всегда в пижаме, это же была пижама, правда? В то время мальчики спали в ночных рубашках, я раньше и не видела пижам. Твоя пижамная куртка была расстегнута, это я запомнила. Ты дошел до крыльца и, наверно, вошел в дом, больше я тебя не видела. Я стояла у окна и говорила себе: "Он ушел, но сад остался. Сад останется навсегда. Он никогда не изменится". Ты помнишь ель, Том, всю обвитую плющом? Много раз я стояла под этой елью в ветреную погоду и чувствовала, как под ногами поднимается земля, словно дерево напрягает корни, как мускулы. В тот день гроза разыгралась не на шутку. Порыв ветра, удар молнии прямо в дерево — Том, это было ужасно! Ель упала.
Она замолчала. Том вспомнил, как тихо стало, когда упала ель, вспомнил крик из окна на втором этаже.
— Я поняла, что сад все время меняется, потому что все изменяется, кроме нашей памяти.
— А что было потом? — спросил Том.
— На следующий день Авель ругался, потому что ель упала прямо на грядки со спаржей, а я не вспомнила ни о ели, ни о тебе, Том, ведь это был день моей свадьбы. Мы с Барти поженились и стали жить на одной из ферм его отца. Мы были очень, очень счастливы.
— А дальше?
— Дела у нас шли хорошо, гораздо лучше, чем у моих кузенов. Сперва все трое продолжали отцовское дело, потом Хьюберт и Эдгар вышли из дела, остался один Джеймс. Он женился, но жена умерла, дела шли все хуже и хуже, наконец, он решил эмигрировать. Перед отъездом он распродал все — дом, мебель, оставшуюся землю. Мы с Барти пришли на аукцион. Дом очень изменился. У Джеймса всегда было туго с деньгами. Сначала он продал оба луга, потом фруктовый сад, а потом и наш сад. Сад исчез. На месте тисов и лужайки выросли дома с крошечными садиками. Ни один тис не уцелел. Кроме Каверзы. Ты, наверно, видел Каверзу в одном из этих садиков.