Я попытался переждать, наводя порядок на столе и складывая одежду, но они продолжали трещать, сидя по разные стороны на моей кровати, даже когда я улегся в постель. Когда же они добрались до крылатых ракет, я был вынужден вмешаться и попросить всеобщего разоружения, мира и покоя.
К счастью, пес ввязался в драку с шайкой уличных собак и матери пришлось разнимать представителей собачьей породы, орудуя шваброй. Я воспользовался возможностью пообщаться с Пандорой.
– Пока вы с моей матерью болтали о всяких пустяках, я формулировал весьма важные идеи. Я решил встряхнуть все общество.
– Хочешь устроить вечеринку? Новогодний маскарад? – оживилась Пандора.
– Нет! – заорал я. – Я хочу основать политическую партию... ну, скорее, движение. Оно будет называться Движением Моула, членский взнос – 2 фунта в год.
Пандора поинтересовалась, что она получит за два фунта в год.
– Дискуссии на самые волнующие темы, стимуляцию – как творческую, так и разную другую... в общем, много всего, – ответил я.
Она хотела еще о чем-то спросить, но я закрыл глаза и притворился спящим. В моих ушах звучал мерный стук ее тяжелых ботинок, когда она на цыпочках шла к двери и спускалась по лестнице. Вот так родилось Движение Моула.
На следующее утро я проснулся с эпической поэмой в голове, она буквально рвалась из мозгов на волю. Даже не почистив зубы, я сел за стол и принялся лихорадочно писать. Прервался я лишь раз, когда пришел книготорговец. Но я отказался от энциклопедий, которые он пытался мне всучить, и вернулся к столу. Поэма была закончена в 11.35 утра по Гринвичскому времени. Вот она.
А. Моул
ПРИЕМ У НАРОДНЫХ МАСС
Еда дымилась на столе,
Напитки стыли в баре,
Печенье и огурчики
Поэтов поджидали.
Артисты обещали быть,
Флейтисты, трубачи,
А пианисты ехали
С шарлоткой из печи.
Писатели спешили
Из тихих уголков,
Лихие репортеры
Брели среди песков.
Народ стоял навытяжку
Перед гостиной зевом,
Которое влекло к себе,
Как юной девы чрево.
Однако не посмел никто
Переступить порог
Из страха, что обрушится
На них зловредный рок.
Держались. Подустали.
Уселись на полу.
В пословицы-загадки
Затеяли игру.
И песню затянули,
И бодро встали в круг.
Но стихли, засмущавшись:
"Они вот-вот придут".
Актеры, музыканты,
Артисты, и поэты,
И те, что пишут книги
На разные сюжеты,
Под вечер позвонили:
Они не успевают,
У них забот немерено,
С министром выпивают.
Огурчики не схрумканы,
Печенье не раскрошено,
"Шабли" не откупорено,
Пирожное не скушано.
Но массы честно ждали
Сто миллионов дней
И пьесы сочиняли,
Чтоб время шло быстрей.
Бетонный пол холодный
Узором расписали,
Резьбой покрыли двери,
На дудках заиграли.
О вечном ожидании
Сложили песнь сердечную.
Но чу!.. Раздался скрип колес!
Народ, готовься к встрече!
Поэты с журналистами
Толкаются в дверях,
Танцоры и артисты
Примчались впопыхах.
Народ гостей приветствует:
"Отчаявшись вас ждать,
Мы угощенье слопали,
Ни крошки не сыскать!"
Народ, привыкнув к страху,
Бояться перестал.
И в праздничной гостиной
Взял все, о чем мечтал.
С тех пор актеры, скульпторы,
Танцоры и поэты
И те, что пишут книги
На разные сюжеты,
Поют, творят, играют
И муз капризных дразнят,
Стоят в прихожей, маясь:
Когда ж начнется праздник?!
А. Моул в Москве
Сентябрь 1985 г.
Проснулся в шесть утра. Вставал осторожно, потому что пес развалился на моей кровати, задрав лапы кверху. Сперва я подумал, что он умер, но, пощупав у него пульс, обнаружил признаки жизни и тихонько выскользнул из-под его теплого меха. Пес дико старый, ему необходимо высыпаться.
Измерив грудь и плечи, я хорошенько вымылся холодной водой. Где-то я прочел, что "холодная вода сделает из тебя мужчину". В последнее время я немного беспокоюсь о моей мужественности; так уж вышло, что, сам того не ведая, я унаследовал слишком много женских гормонов.
Обращался к врачу, но он, как всегда, не проявил сочувствия. Я поинтересовался, можно ли кое-какие женские гормоны удалить. Доктор Грей разразился горестным смехом, а потом, как обычно, посоветовал сыграть в регби, чтобы мне в схватке за мяч как следует по башке вдарили и мозги прочистили. Когда я выходил из его кабинета, он бросил вдогонку:
– И я не хочу тебя больше видеть в течение по крайней мере двух месяцев!
– Даже если я тяжело заболею? – спросил я.
– Особенно если ты тяжело заболеешь.
Не пожаловаться ли на него вышестоящему начальству? Все эти тревоги снизили мою поэтическую производительность труда. Раньше я выдавал по четыре стихотворения в час, а теперь сбавил темп до трех в неделю. Надо беречь себя, а то мой дар совсем зачахнет.
В отчаянии я сел в поезд и поехал в Озерный край (6). Я был поражен красотой тамошней природы, хотя загрустил, обнаружив, что нарциссы не затмевают мой взор, как Уильяму Водсворту, древнему озерному поэту. Я спросил у какого-то старого деревенского олуха, почему нигде не видно нарциссов.
– Сейчас июль, пацан, – ответил он.
– Знаю, но почему нигде нет нарциссов? – повторил я громко и отчетливо (олух явно страдал старческим маразмом).
– Сейчас июль, – рявкнул он.
И я оставил в покое этого бедного малого с помутненным рассудком. Печально, что ничего не делается, чтобы помочь убогим гериатрическим страдальцам. И виновато в том правительство. С тех пор как они начали сыпать крысиный яд в систему водоснабжения, большинство взрослого населения чокнулось.
Я сидел на скале, на которой сиживал Вордсворт, и обалдевал от мысли, что там, где сейчас моя джинса, когда-то был его молескин. Какой-то придурок нацарапал на скале: "А че такое Вордсворт?" Ниже кто-то, более культурный, ответил: "Безмозглый вандал, как ты посмел изгадить священную скалу, которая стоит здесь миллионы лет! Встреть я тебя, запорол бы до смерти. Геолог". А еще ниже была другая надпись: "Лучше выпори меня. Мазохист". Съев бутерброды с тунцом и хлебнув диетического оранжада, я отправился гулять вокруг озера, пытаясь поймать вдохновение, но до пяти часов так ничего и не поймал. Посему сунул ручку с тетрадкой обратно в портфель и поспешил на вокзал, чтобы успеть на поезд в Мидлендс.