А. Келлер полагал, что автор "Симплициссимуса", как и его герой, вырос без всякой школы, да и впоследствии был не слишком учен. В "Сатирическом Пильграме" сочинитель сообщает, что он "ничего не изучал, ничему не учился и ничего не знал", ибо уже "с десяти лет стал возгривым мушкетером", и потому "вырос неотесанным грубияном, невежественным ослом, игнорантом и идиотом". Но уже Генрих Курц заметил, что это "признание" относится не к автору, а к литературному герою, явившемуся прообразом Симплициссимуса. Сам Гриммельсгаузен, по мнению Курца, владел латинским и французским языками и, вероятно, еще греческим и испанским, знал античных писателей и сочинения "отцов церкви". Ю. Тит-ман, напротив, полагал/ что Гриммельсгаузен усвоил лишь начатки латыни, а свои знания почерпнул "из энциклопедических трудов, которые идут навстречу склонности к многостороннему, хотя и поверхностному образованию". Ф. Бобертаг утверждал, что автор "Симплициссимуса" почти не знал латыни, ибо допускал элементарные ошибки в цитатах. Его знания "языческих поэтов" отрывочны, естественнонаучный кругозор узок.
В XVII в. даже образованные люди, ученые и писатели, охотно пользовались известиями, кочующими из одной книги в другую, не утруждая себя их критической проверкой. Полнота знаний понималась как накопление их объема, что порождало простое коллекционирование и нанизывание различных сведений, внутренне не связанных между собой, при этом особо ценились неслыханные, поражающие воображение факты, события и подробности. Это было время кунсткамер и раритетов, монстров и диковин, обильных, но не достоверных цитат. Память была девизом эпохи, опорой разума, признаком одаренности, едва ли не синонимом самого знания. Памятью кичились и восхищались, ее берегли и воспитывали. И не случайно во второй книге "Симплициссимуса" ей уделено столько внимания. На этом фоне и надо воспринимать причудливую "ученость" народного писателя Гриммельсгаузена. Не получив систематического образования, он все же был человеком начитанным и памятливым, цепко собиравшим знания на протяжении всей своей жизни. В 1912 г. А. Бехтольд даже предположил, что Гриммельсгаузен должен был "обладать незаурядной библиотекой", даже если вычесть книги, которые он, вероятно, не читал, а цитирует по современным компиляциям [977]. Теперь можно считать установленным, что Гриммельсгаузен не располагал значительной библиотекой. Под рукой у него было всего пять-шесть книг энциклопедического содержания, которые он до отказа использовал. Его настольной книгой была составленная итальянским полигистором Томазо Гарцони (1549 – 1589) "Piazza universale, сиречь всеобщее Позорище, или Торжище и Сходбище всех профессий, искусств, занятий, промыслов и ремесел". Книга вышла в 1585 г. в Венеции, а ее первый немецкий перевод появился в 1619 г. [978] Эта своеобразная энциклопедия состояла из 153 дискурсов, сгруппированных вокруг различных сторон человеческой деятельности. Рассуждение о поэзии, например, было включено в дискурс о "людях, пишущих книги". По словам Схольте, книга Гарцони заменяла Гриммельсгаузену целую библиотеку. В "Симплициссимусе" использовано по меньшей мере 16 дискурсов Гарцони и его предисловие. "Сатирический Пильграм" почти целиком построен на материале, заимствованном у Гарцони. В "Вечный календарь" перенесены два дискурса: "О писании календарей" и "О ворожбе и гадании", причем мудрец, беседующий с Симплицием, анаграмматически обозначен Цонагри. Да и в "Сатирическом Пильграме" Гарцони назван по имени. Таким образом, Гриммельсгаузен и не думал скрывать свой основной источник.
Нельзя полностью отвергать и знакомство Гриммельсгаузена с латинскими источниками. По-видимому, несмотря на слабое знание латыни, он пытался обращаться к сочинениям на этом языке или пользовался помощью людей, на которых полагался. Борхердтом установлено, что Гриммельсгаузен перенес в "Симплициссимус" (II, 8) ошибочную ссылку на хронику церковного писателя IV в. Евсевия из энциклопедического сочинения Цвингера "Theatrum vitae humanum" (Basel, 1565), послужившего ему непосредственным источником. [979]
Эрудиция Гриммельсгаузена простонародна. Его полигисторство наивно. Он заимствует латинские цитаты вместе с опечатками. Он не только не проверяет, но и не согласовывает свои источники, так что название одной и той же местности может оказаться у него в разных транскрипциях. На критику источников он и вовсе не отваживается, и если однажды заметил, что Плиний "завирается", то последовал в этом Гарцони, представлявшему для него еще больший авторитет. Но сила его художественного дарования такова, что Гриммельсгаузен не перегружает "Симплициссимуса" заимствованным материалом и не вносит его механически, как поступало большинство его современников. Он перерабатывает и переосмысляет "чужой" материал, переводит нейтральный, безличный текст в сказовую форму, придает ему пластичность. И что самое главное – меняет его социальный смысл и направленность. Именно так использовано им затерянное в огромной книге Гарцони рассуждение о знати (дискурс XIX). Гарцони лишь мимоходом делает выпад против "подлых и ничтожных людей", которые "силятся стать рыцарственными господами и покупают себе дворянские дипломы и повсюду чванятся таким благородством, что заставляют долго говорить о себе и указывать на них пальцами, что все служит не к их чести, а к стыду и посмеянию", ибо "ни о чем другом нельзя порассказать о них, кроме того, что их деды, а то и отцы были поденщики и носильщики, их двоюродные братья – медведчики, братья – палачи, сестры – шлюхи, матери – сводни и, одним словом, весь их род столь загажен и обесчещен, да и они сами так черны, как если бы сбежали из закопченной кузницы хромого Вулкана, как доподлинные братья Бронта и Стеропа". Гарцони объявляет, что подобным "нобилистам" можно прямо в лицо сказать, что "деревенская хижина была их дворцом, в котором они рождены и воспитаны… их поместья – простое поле, на котором они выискивали свое жалкое пропитание, их убранные коврами покои и залы – грязная и закопченная дыра, где по-настоящему не увидишь ни солнца, ни месяца, их слуги и лакеи – овцы, козы и свиньи, которых они пасли, плуг – их рыцарское оружие, с которым они упражнение имели, доение коров – их дворянская потеха, рытье канав – их disciplina militaris, погонять ослов или таскать на носилках и возить на тележках навоз – их капитанство, и тому подобные вещи, коих они должны стыдиться, когда это будет брошено им в упрек, дабы осадить их высокомерие".