Какими оказались результаты в тот раз… уже не вспомню. И в самом деле, какими?
Дело в том, что как раз 20 марта жена уходила с прежней работы. Увольнялась из фирмы, в которой проработала шесть лет — редактировала некий рекламный журнал. Работа не из легких, жена устала и решила уйти. Сейчас пишет в свободном режиме статьи. К тому же в этот день у нее день рождения. Поэтому 20 марта я помню отчетливо.
Я всегда сажусь в самый первый вагон. Оттуда ближе всего к турникету. Выхожу на поверхность в районе здания "Ханаэ Мори" на Омотэ-Сандо. Но сажусь я в вагон в самую последнюю дверь. В голове вагона всегда битком, в конце немного спокойней.
В тот день мне даже удалось сесть в районе Син-Отяно-Мидзу. Продолжались показы, просыпаться приходилось рано, постоянная усталость. Вот, думаю, повезло. Сел и сразу же уснул. Да так хорошо задремал! Очнулся — Касумигасэки, четвертая после Син-Отяно-Мидзу. Вдруг закашлялся — оттого и проснулся. Затем почуял странный запах. Несколько пассажиров перешли в следующий вагон. Рядом со мной то и дело хлопали дверью в тамбур.
Открываю глаза, смотрю — из вагона выскакивает работник станции в зеленом мундире. Пол мокрый. Лужа — в считанных метрах от меня. Преступник прорвал пакет с зарином и вышел на Син-Отяно-Мидзу. Но я при этом крепко спал и ничего не видел. Именно это интересовало полицию, но что я мог еще добавить: не видел, и все тут. Похоже, они меня крепко подозревали: напрямую проехал до Аояма, а там у "аумовцев", оказывается, штаб.
Поезд проехал до следующей станции, Касумигасэки. Там всех высадили, при этом ничего не объявили. Только сказали, что состав отправляется в депо, просим всех выйти. На переезде между Касумигасэки и Коккай-Гидзидо пришлось нелегко. Кашель, дышать трудно. На подъезде к Коккай-Гидзидо несколько человек поблизости уже были неподвижны. Одна женщина лет пятидесяти выходила, опершись на плечо станционного работника. В том злосчастном вагоне находилось человек десять, но и другие зажимали рот платками, непрестанно кашляли. Что все это значит? Очень странно, подумал я, но нужно было торопиться на работу, мне предстояло немало важных дел. Выхожу на платформу и вижу, что многие сидят на корточках. Станционные работники выявляли тех, кому стало плохо. Таких набралось человек пятьдесят. Два-три человека совсем неподвижных, еще один-два лежали на боку.
Но, как ни странно, напряженности не чувствовалось. Хотя мне все это показалось непонятным. Пытаюсь дышать, но воздух в легкие не поступает. Такое ощущение, что вокруг — разряженная атмосфера. Я мог идти, посчитал, что ничего страшного не случилось, отделился от пострадавших и сел в следующий поезд.
Он подошел почти сразу. К тому времени поезда на Касумигасэки уже не останавливались. Но не успел я войти в вагон, как подкосились ноги. Глаза стали видеть плохо. Будто внезапно наступила ночь. Черт, нужно было оставаться вместе с теми людьми, впервые пожалел я.
Доехав до станции Омотэ-Сандо, я пожаловался тамошнему работнику станции на странное состояние. Спросил, что произошло в метро? И услышал в ответ: взрыв на станции Хаттёбори. Я ему: мне показался странным вагон, в котором я ехал. А он: похоже, разлили бензин. Информация с самого начала была искаженной. Тогда я пошел прямиком к начальнику станции и говорю: что-то странное со мной происходит — глаза ничего не видят. Но на эту станцию никакой информации еще не поступало. Ко мне отнеслись в том духе, мол: посидите, отдохните здесь, будете что-нибудь холодненькое? Любезно, но как бы не в курсе.
Ничего не добьешься, понял я и вышел на улицу. Вдруг понимаю, что в погожий солнечный день все вокруг стало как в темноте. Дела плохи, подумал я и пошел в больницу рядом с нашей фирмой. Там мне ничего вразумительного объяснить не смогли. Я им говорю: похоже, я вдруг заболел после происшествия в метро… Но вижу, что говорить им бестолку. Позвонил в фирму, предупредил, что задержусь — стало плохо. И прождал там в конечном итоге целых три часа. Три часа оставленным на произвол судьбы. Тем временем дышать стало труднее. В глазах — мрак пуще прежнего. Что делать? Я в спешке позвонил в Управление метро, хотел потребовать объяснений. Спросить, что стало с теми, кого оставляли на платформе с симптомами, — но так и не дозвонился. В одиннадцать часов из новостей узнали, что дело в зарине, и только после этого осмотрели. Все стало ясно: капельницы, госпитализация. В той больнице я оказался первым с такими симптомами, и врач явно мною заинтересовался. Состояние оказалось не тяжелым. Тут все собрались и устроили галдеж: а так больно, а так?.. Вроде как интересно, что получается от зарина. Пролежал я в той больнице три дня.
По ночам спал крепко. Вероятно, сильно устал. Не лечение — отдых. Но последующие три месяца пришлось несладко. Повысилась утомляемость, начинаю что-нибудь делать — и сразу выбиваюсь из сил. Длилось это три месяца. Затем плохо видели глаза: терялся фокус, сужалось поле зрения. Работа коммерсанта немыслима без машины. С наступлением темноты ничего не видно. Раньше никогда на зрение не жаловался, а тут не могу различить ни дорожные знаки, ни экран компьютера. Какая при этом может быть работа?
Похоже, у меня было не все в порядке с головой. Я уверял окружающих, что в городе неспокойно, что-то непременно произойдет, и лучше держать ухо востро. Купил в магазине многоцелевой нож (смеется). Когда пришел в себя, понял, как тогда выглядел. Но в то время без ножа обойтись я не мог.
На удивление, злости я не держу. Естественно, доля ее присутствует, стоит подумать о погибших. Жаль тех людей, которые погибли, этот самый зарин ликвидируя. Не будь их — наверняка погиб бы я. Но персональной ненависти у меня практически нет. Для меня все это закончилось ощущением причастности к некоему происшествию. Возможно, вы не ожидали от меня услышать такой ответ…
Да нет, ничего особенного услышать мы не ожидали. Типичных ответов просто нет.
В любом случае, было противно наблюдать за подачей информации об "Аум Синрикё". Смотреть — и то не хотелось. Недоверие к средствам массовой информации после этого только стало сильнее. В конечном итоге, все любят скандалы. Ропщут, мол, было нелегко, но рады этому. Так в последнее время я перестал читать еженедельные журналы.