"Со смертью Хацуми что-то сломалось, и от этого нестерпимо грустно и больно. даже такому человеку, как я."
Я порвал это письмо в мелкие клочки и никогда ему больше не писал.
Мы зашли в небольшой бар и выпили по несколько рюмок чего-то. Ни я, ни Хацуми почти ничего не говорили. Мы сидели друг напротив друга, как уставшие друг от друга супруги, пили и ели поп-корн. Потом в баре стало людно, и мы решили выйти наружу и погулять. Хацуми хотела заплатить, но я возразил, что предложение было мое, и расплатился сам.
Когда мы вышли наружу, ночной воздух был весьма холодным. Хацуми шла рядом со мной в своем светло-сером кардигане. Цели никакой у нашей прогулки не было, и я шел по ночной улице, сунув руки в карманы брюк. Гуляем, прямо как с Наоко, вдруг подумал я.
— Ватанабэ, а тут поблизости в биллиард есть где поиграть? — сказала внезапно Хацуми.
— Биллиард? — удивленно переспросил я. — Ты и в биллиард играешь?
— Угу, еще как. А ты?
— Играю, в принципе. Но не так чтобы хорошо.
— Тогда пошли.
Мы нашли поблизости биллиардную и зашли туда. Это было небольшое заведение в тупике переулка. Внутри биллиардной парочка в виде Хацуми в стильном платье и меня в голубой фланелевой куртке и форменном галстуке выглядела весьма нелепо, но Хацуми нисколько не обращала на это внимания, она выбрала кий и натерла его конец мелом. Затем она вынула из сумочки заколку и приколола волосы на лбу, чтобы не мешались во время игры.
Мы сыграли две партии, но как она и предупреждала, играла она великолепно, а я тем более не мог нормально играть из-за повязки на руке, так что обе партии Хацуми выиграла с разгромным счетом.
— Здорово играешь, — восхищенно сказал я.
— С виду не подумаешь, да? — улыбнулась Хацуми, тщательно прицеливаясь по мячу.
— Где ты так научилась?
— Мой дедушка вообще поиграть любил и биллиард дома держал. Так мы с детства как к нему идем, так со старшим братом вдвоем за биллиард. А когда подросли, с нами дедушка уже серьезно занимался. Хороший был человек. Умный, красивый. Сейчас умер уже. Он всегда хвастался, что в Нью-Йорке когда-то давно с Дианой Дурбин (Deana Durbin) встречался.
Она загнала подряд три шара и промазала по четвертому. Я с трудом загнал один шар, а по следующему промазал, хотя он был совсем простой.
— Это все из-за повязки твоей, — утешила меня Хацуми.
— Да нет, просто не играл давно. Два года и пять месяцев кий в руки не брал.
— Так точно помнишь?
— Друг мой умер ночью того дня, когда мы с ним в биллиард играли, вот и помню.
— И ты поэтому после того бросил в биллиард играть?
— Да нет. Таких особых намерений не было, — ответил я, подумав. — Просто повода не случалось в биллиард играть. Вот и все.
— А как твой друг умер?
— Авария.
Она забила несколько шаров подряд. Глаза ее были очень серьезными, когда она решала, куда направить шар, и удары по шарам она наносила точно выверенными усилиями. Я глядел, как она откидывает назад аккуратно уложенные волосы, поблескивая золотыми сережками, ставит ноги в туфлях, похожих на бальную обувь, в нужную позицию и бьет по шару, поставив стройные красивые пальцы на сукно стола, и эта обшарпанная биллиардная казалась мне частью какого-то аристократического клуба.
Мы впервые были с ней вдвоем одни, и это был замечательный опыт для меня. Находясь с ней вместе, я почувствовал, будто моя жизнь поднялась на ступеньку верх. Когда закончилась третья партия — и третью партию она, конечно же, тоже выиграла — рана на моей руке слегка разболелась, и мы решили остановиться.
— Извини. Не надо было заставлять тебя играть... — сказала Хацуми с неподдельным беспокойством.
— Да ничего страшного. Рана-то пустяковая. Да и здорово было, — сказал я.
Когда мы уходили, хозяйка биллиардной, сухощавая женщина средних лет, сказала:
— Да у вас талант, девушка.
— Спасибо, — сказала Хацуми, улыбаясь. Затем она расплатилась.
— Больно? — спросила у меня Хацуми, когда мы вышли.
— Да не особенно, — сказал я.
— А если рана открылась?
— Да все нормально будет.
— Да нет, пошли-ка ко мне. Я посмотрю твою рану. Все рано повязку сменить надо, — сказала Хацуми. — У меня дома и бинты есть, и лекарства. Да и отсюда недалеко.
Я сказал, что не стоит, так как все не настолько серьезно, чтобы так переживать, но она упорно твердила, что надо посмотреть, не открылась ли рана.
— Или тебе неприятно со мной находиться? Может, тебе не терпится домой вернуться? — шутливо спросила Хацуми.
— Вот уж нет, — сказал я.
— Тогда не упрямься и пошли ко мне, тут пешком два шага.
До дома Хацуми на Эбису от Сибуя было пятнадцать минут пешего ходу. Квартира ее была не сказать чтобы шикарная, но довольно приличная, и там были и маленькое лобби, и лифт. Хацуми усадила меня за стол на кухне и сходила переодеться в комнату сбоку. Теперь на ней были толстовка с надписью "Prinston University" и джинсы, а симпатично поблескивавших до этого сережек видно не было.
Она принесла откуда-то аптечку, разбинтовала на столе мою руку, убедилась, что рана не разошлась, продезинфицировала рану и снова наложила чистые бинты. Делала она все довольно искусно.
Где ты стольким вещам научилась? — спросил я.
— Я когда-то в добровольной организации этим занималась. Там всему научилась, медпомощь и все такое, — сказала Хацуми.
Закончив перевязку, она принесла из холодильника две банки пива. Она выпила полбанки, я полторы. Затем Хацуми показала мне фотографию младшекурсниц из одного с ней клуба. Там действительно было несколько симпатичных девушек.
— Если захочешь подругу завести, скажи. Познакомлю мигом.
— Так и сделаю.
— Ты меня за сводню, наверное, считаешь, скажи честно?
— Есть немного, — честно ответил я и засмеялся. Хацуми тоже засмеялась. Смеяться ей очень шло.
— Что ты обо всем думаешь? Про нас с Нагасавой.
— В каком смысле, что я думаю?
— Как мне быть дальше?
— А что толку от моих слов? — сказал я, потягивая пиво, охлажденное ровно настолько, чтобы приятно было пить.
— Ничего страшного. Скажи, что ты думаешь.
— Я бы на твоем месте с ним расстался. А потом нашел бы кого-нибудь, мыслящего более душевно, и зажил бы с ним счастливо. Как бы ни стараться видеть в нем только хорошие стороны, встречаясь с ним, счастья достигнуть невозможно. Он живет не для того, чтобы стать счастливым или сделать счастливым кого-то. Когда с ним находишься вместе, с ума начинаешь сходить. На мой взгляд то, что ты с ним встречаешься уже три года, это само по себе чудо. Мне он, конечно, тоже по-своему нравится. Он интересный человек, и я считаю, что есть в нем и прекрасные стороны. У него есть способности и сила, за которыми таким, как я, и не угнаться никогда. И все-таки то, как он мыслит и как он живет, это ненормально. Когда я с ним говорю, у меня иногда такое чувство становится, будто я все время на одном месте кручусь и барахтаюсь. Хоть он и живет точно так же, как я, но он все равно поднимается все вверх и вверх, а я так и барахтаюсь на месте. И от этого ужасная пустота ощущается. Короче, сама система совсем другая. Ты понимаешь?