Звяк болта прервал нить его мыслей.
— А, конец! Вот они... сейчас начнутся терзания! — шептал Мазепа побледневшими устами, поручая свою душу милосердию Бога...
Но входил в его темницу лишь сторож-стрелец, ставил молчаливо перед ним кувшин с водой да краюху хлеба и уходил безмолвно назад; скрипела дверь, звенел тупо болт, удалялись шаги и воцарялись снова вокруг него мрак и тишина.
Мазепа тогда спокойно вздыхал, и воображение снова переносило его далеко. Вот Мазепинцы, низкие с зеленоватым отсветом покои, величавые в своем строгом, старинном убранстве, и его мать, такая же строгая и величавая, хотя с нежно любящим сердцем; она требует от него отмщения врагу, она бы и сама пошла смыть кровью позор ее славного рода, но болезнь приковала ее к постели, а он, сын ее, гордость ее, как же отомстил? Попался позорно в руки другого врага и окончит жизнь, как пес, под палками и плетью!.. Что будет с бедной матерью, когда она узнает о его бесславной кончине? Обнажит она свою серебристую голову, проклянет весь свет и бросится мстить встречному и поперечному недругу за смерть своего единого сына! В порыве бессильной злобы Мазепа делал движение и железо впивалось в его тело; несчастный узник пробовал переменить позу, усесться как-нибудь поудобнее, чтобы смочь забыться во сне, но колодки и цепи не позволяли ему этого, да и не могло слететь к нему даже мимолетное забытье этих нечеловеческих мук...
И вспомнилась ему снова последняя его встреча с дочкой полковника, стройной, прекрасной, с огненными очами... Марианна поразила его своей отвагой, своим умом, своей удалью... Орлица! — вырвалось у него неожиданно восклицание и замерло глухо в этом склепе... И снова носятся перед ним образы недавнего прошлого и сменяются, словно в калейдоскопе, темные — светлыми, "люби" — ненавистными, а время ползет покойно, слепой гадиной и приближает роковую минуту...
Но вот прошел день, другой, третий, неделя, а палачи не являются. Что бы это значило, какая причина? — допытывался мучительно Мазепа; он начинает предполагать, что Тамара воровским образом, своевольно его схватил, и что теперь ему невозможно довершить свое адское дело... Может быть он, злодей, уже схвачен и Бруховецкий. уже спешит освободить его и оправдаться поскорей перед Дорошенко? Но дни проходили за днями, а освободителей ни от Дорошенко, ни от Бруховецкого не было, правда, не было и палачей, и несчастный узник остановился на той мысли, что Тамара, сознавая преступность своего разбоя, скрыл его, а также и местопребывание Мазепы и что последнему придется сгнить заживо погребенным в этой землянке-могиле.
Так прошел почти месяц и Мазепа, утратив всякую надежду на спасение, с каждым днем изнывал все больше и больше в безысходной тоске, одного лишь желая — скорейшего конца своим мучениям.
И вдруг нежданно-негаданно отворяется в тюрьме его тяжелая дверь и является перед ним ненавистный враг его, Тамара, является не с искаженным от злобы лицом, а с улыбкой ласки и потупленным взором смущения. По его словам, произошло, будто бы, необъяснимое недоразумение, подвергшее насилию и заточению почетного посла Дорошенко, но что дело это вскоре выяснится и невинно пострадавшему будет дана полная свобода. Тамара рассыпался в извинениях перед Мазепой, все взвалил на самоуправство воевод и обещал ходатайствовать за него у гетмана; пока же он велел снять с ног узника колодки и вообще позаботился об улучшении его положения. Мазепа попросил Тамару облегчить участь невинно пострадавшего старика Лободы, и Тамара с любезностью дал "гонорове" слово выполнить его просьбу и уехал, ободрив своего пленника полной надеждой, что срок его заточения продлится не более двух, трех дней, и что за претерпенные им страдания будет сделано возможное удовлетворение... Тамара, в потоке своих любезностей, коснулся слегка даже прошлого, выразив сердечное желание, чтобы оно было забыто, так как будущее, вероятно, даст ему, Тамаре, возможность загладить былые ошибки, свойственные незрелой, запальчивой молодости.
На все эти монологи Мазепа большей частью тупо молчал, хотя весть о предстоящей свободе и зажигала огнем потухший его взор, но тем не менее накипевшая боль от обиды не унималась. Тамара, наконец, уехал, и Мазепа стал с нетерпением ждать его возвращения.
Сидит Мазепа неподвижно и ждет. Под влиянием сладких речей Тамары снова вернулась к нему улетевшая было бесследно надежда, согрела хладеющую кровь и окрылила фантазию; снова в его груди забилось бодрее и жизнерадостнее сердце, снова в его склоненной голове зашевелились робко мечты...
Но не прошел еще второй день после отъезда Тамары, как с шумом внезапно отворилась дверь в темнице Мазепы и на пороге ее показался он же — Тамара... Но он был неузнаваем: лицо его пылало гневом, глаза метали молнии...
— А, так это все был гнусный обман? Меня одурачить взялись! — зарычал он сразу, набрасываясь на Мазепу и обдавая его брызгами пены. — Тамара отплачивает дорого за насмешку! О, если попадутся мне в руки эти "шпыгы", подсылаемые нам изменником Дорошенко, то я натешусь над ними: медленно терпугами сорву с их костей и жилы, и мясо, а кости размозжу! Но пока их захвачу, над тобою это испробую... Они хотели меня провести, ряжеными являлись, святыми прикидывались, чтоб тебя выкрасть, но не удастся им это: я тебя сейчас же поволоку к Московской границе, истерзаю, на клочья разорву и "падло" твое выброшу московским собакам... Признавайся, кто они, твои приспешники? Откуда и от кого присланы?
Известие, что имелирь друзья, которые хлопочут о спасении Мазепы, тронуло его сильно, но кто они были и откуда явились, он не мог догадаться, а потому совершенно искренне ответил Тамаре, что ничего не знает и что к нему, после ночного разбоя и его плена, никаких ни о чем вестей не доходило.
— Лжешь, собака! — взбесился" еще больше Тамара. — Они напали почти на твой след... значит, ты уведомил их... не иначе! "Вартови" мои верны, неподкупны, но они могли уснуть, их могли дурманом напоить, а ты успел передать... Не возражай! Я сейчас из Дубовой корчмы и там вчера ночевал какой-то отряд, отправившийся на розыски, но им моих чащоб не найти!.. Ха, ха, ха! — засмеялся он ядовито. — Я свои жертвы прятать умею и нелегко их вырвать из моих рук! Все эти дурни переехали лес и рассеялись по безлюдной степи... Теперь они и сами себя не отыщут, а уж тебя — так во веки веков! — шипел Тамара, и слова его вонзались холодными иглами в сердце, несчастного узника и леденили кровь в его жилах.