Твой.
21.Х1 912. Киев.
Дорогой Шурок! Это последнее мое письмо в Петербург, ведь ты дозволила мне писать тебе до 23. Я понимаю это так, что мое последнее письмо должно придти уже на место 23-го. Затем буду писать по черниговскому адресу.
Я рад, моя голубка, что могу сообщить о себе более утешительные вещи. Я поправляюсь, в этом нет сомнений. Сплю больше (часов 5—6) и днем дремлю, чего со мной никогда не бывало. Это, вероятно, сама природа вознаграждает себя за 4-х месячную бессонницу. Появляется аппетит, я съедаю весь свой обед, завтрак и ужин, кроме того выпиваю стаканов 4—5 молока в промежутках. Боль зубов проходит и сегодня я даже мог есть виноград. Словом, я молодцом и меня похвалил только что доктор Фаворский, который по знакомству навещает меня, а ему я верю, как очень опытному и добросовестному врачу. Я думаю, что когда ты придешь ко мне
а палату № 9 — ты останешься довольна мной. Пока что я, как и всякий больной, в достаточной мере несносен: половину письма исписал о себе и своей болезни. Не буду, дорогая, не сердись.
Получила ли ты своевременно мое последнее письмо от 19-го? Я ждал сегодня ответа на него, но утренняя почта ничего не принесла мне.
Я по целым дням читаю и, вероятно, очень поумнею за это время. При свидании ты мне скажешь, заметно ли это?
А что с тобой? Воображаю. Потеряла не менее 20 фунтов, глаза большие, щеки запали, вид запойной театралки. Не правда ли? Но я не осуждаю. Вероятно, и со мной было бы то же в большом городе. Боюсь только, что ты совсем не отдохнула физически, а впереди целый год работы. Напиши мне, милая, больше про себя. А еще лучше, если бы ты заехала в Киев и мы смогли увидеться. Возможно ли это? Домой я рассчитываю попасть не раньше средины декабря. Впрочем, я еще и сам не знаю, все зависит от того, как я буду вести себя здесь. Мне еще не разрешают сидеть, я все время лежу. Говорят — это необходимо для переутомленного сердца. Голубка моя! Я знаю, что помогло бы моему сердцу— но это средство как раз недоступно для меня. Ты поставила бы меня своей любовью и нежностью скорее на ноги, чем все профессора и лекарства. Я это чувствую.
Будь здорова, любимая. Мне хочется сказать — до свидания. Целую и обнимаю тебя крепко, крепко и прижимаю с любовью к сердцу.
Целую еще и еще. Твой.
315.
30.ХІ 912, Киев.
Вчера вечером получил твое письмо от 27, моя дорогая. Благодарю и целую. Жаль только, что меня нет с тобой, некому надоедать тебе, ты ведешь себя неблагоразумно, а мои просьбы и внушенья на расстоянии не действуют. Твои же — наоборот, стоит лишь раздаться команде из Петербурга — как я сейчас же подтягиваюсь, стаю во фронт. Вот и теперь — не успел получить наставлений, а уже поправился. Плеврит прошел совсем, температура нормальная, боли проходят и я начинаю спать, есть и поправляться (чуть-чуть не написал веселиться). Но до веселья еще далеко, кажется. В перспективе улыбаются мне две приятные возможности: встреча с тобой и возможность писать.
А пока я даже сильно огорчен: в Киеве мы с тобой не увидимся — 5-го приедет В.[ера] И[устиновна] и пробудет здесь до 10-го. По крайней мере пока еще нет перемены проекта. Жаль, что не увижу тебя, мое сердце. Отложим на будущее (б. м. на рождество). В предыдущем письме своем, от 27-го, кажется, я просил тебя писать мне из Петербурга последний раз 2 декабря, так, чтобы я получил твое письмо 4-го. Потом сделай перерыв до тех пор, пока я не уведомлю тебя в Чернигов. Я, конечно, еще напишу раза 2 в Петербург.
Ты просила меня, деточка, порекомендовать тебе литературные] новинки. Но я сам не в курсе, никуда не выхожу. Могу рекомендовать, впрочем, последнюю новость. Горький. Сказки, Москва, ц. 85 к. (они очень интересны)141, а из переводной литературы Джека Лондона (теперь выходит несколько изданий). Он хоть и не первоклассный писатель и много грехов у него (да простит аллах Андрееву и Куприну за рекламу, создавшую успех этому американцу в России!), но все же попадаются талантливые вещи и интересен неизвестный нам экзотизм описываемой обстановки и типов. Вот, пока и довольно, много не купишь.
До свидания, голубка. Так как-то неудобно писать, что
и ты не розберешь, да и у меня устала рука и голова от
напряжения. Любишь ли ты меня? Или уже совсем наскучил
тебе, больной, неинтересный, ненужный? Я попрежнему горячо
люблю мою милую. ( )
Твой.
316.
2.ХІІ 012. Киеа.
Дорогой Шурок!
Есть анекдот про цыгана, который утверждал, что его отец умер голодной смертью "между двумя хлебами". Как так? А очень просто: старого (прошлогоднего) уже не было, а новый еще не поспел.
Вот нечто подобное и с моими впечатлениями: внешних я еще не получаю, а для того, чтобы жить запасами, черпать из себя, нет еще надлежащей свежести организма. Вот и я чувствую себя в этот неблагодарный период особенно бедным и всем моим корреспондентам отвечаю на письма краткими открытками, дающими мне возможность скрыть эту бедность впечатлений. От тебя не скроешься, детка, хотя я, рассчитывая на большую снисходительность твою ко мне, меньше рискую. А все же, после каждого моего письма к тебе я невольно воображаю себе тебя за чтением его и вижу пренебрежительную гримасу: как неинтересно! Да, неинтересно. Вот и сейчас должен обратиться к скучнейшим подробностям; поправляюсь (осторожнее — поправляюсь), но сплю и ем еще плохо. За последнюю неделю прибавил к весу 534 ф., а это нехорошо. Утешают меня, что я могу пролежать и до нового года, все зависит от того, будут или не будут осложнения. Теперь мне еще досаднее, что не увижусь с тобой при возвращении твоем из Петербурга. Судьба так часто и жестоко колотит меня в последнее время, что я вынужден для примирения с жизнью вспоминать и все доброе, когда-нибудь подаренное ею.
А теперь я благодарен ей, когда она приносит мне письмо от тебя, луч солнца или цветок.
Я еще удивляюсь, как я не сделался брюзгой, раздражительным, мрачным. Все таки, я в снисходительно-благодушном настроении и часто подсмеиваюсь над всем своим злополучием. Ничего! Когда-нибудь будет и лучше! Пустяки. Врачам это особенно нравится. Завтра—послезавтра ожидаю твоего последнего письма из Петербурга. Затем перерыв — и будешь писать из Ч[ерниго]ва. В[ера] И[устиновна] пока не изменила своего решения приехать 5-го и пробыть до 10. Позавчера был у меня Евгений Пантелеймонович Добровольский. Он приезжал делать заказы какой-то типографии и в тот же день должен был уехать обратно. Бодрый, здоров, выглядит хорошо. Он тебя скорее, счастливый, увидит, чем я. Как ты себя чувствуешь, отдохнула ли, переварила ли впечатления? Будь умницей и береги себя. А то некому будет любить меня. Целую тебя, мое счастье, люблю тебя, мое сердце.