— Единственно для того, чтобы оказать вам услугу, как я уже говорил.
— Но, помилуйте, какая же это услуга: палить из пистолета, насмерть перепугать всех пассажиров?
— Ну, беда невелика. Они быстро оправятся от испуга. Мне нужно было поговорить с вами наедине, и я не мог придумать иного способа оторвать вас от ваших новых знакомых. Стрельба из пистолета была лишь маленькой военной хитростью. Как видите, она удалась.
— А, так, значит, это вы, мсье, шёпотом предостерегали меня, когда я садился играть в карты?
— Да. И разве моё предсказание не оправдалось?
— Пока что — да. И, значит, это вы стояли напротив меня в углу салона?
— Я.
Последние мои два вопроса нуждаются в некотором пояснении. Когда я уже согласился сесть за вист, кто-то дёрнул меня за рукав и шепнул по-французски:
— Не играйте, мсье! Вас наверняка обыграют.
Я обернулся и увидел, что от меня отошёл какой-то неизвестный мне молодой человек. Но я не был уверен, что именно он дал мне этот благой совет, и, как известно, ему не последовал.
Потом, во время игры, я заметил того же самого молодого человека; он стоял против меня, держась самого отдалённого и тёмного угла салона. Несмотря на полумрак, я видел, что он не спускает с меня глаз и внимательно следит за игрой. Уже одно это могло привлечь внимание, но ещё больше заинтриговало меня выражение его лица; и всякий раз, когда сдавали карты, я пользовался случаем, чтобы взглянуть на загадочного незнакомца.
Это был хрупкий с виду юноша чуть ниже среднего роста, лет, вероятно, не более двадцати, однако разлитая по его лицу грусть несколько его старила. Черты лица у него были мелкие, тонко очерченные, нос и губы, пожалуй, даже чересчур женственные. На щеках играл слабый румянец, чёрные шелковистые волосы, по тогдашней излюбленной креолами моде, ниспадали пышными локонами на шею и плечи. И склад лица, и манера одеваться, и французская речь, — я был уверен, что именно он обратился ко мне в салоне, — говорили о том, что юноша — креол. Во всяком случае, костюм его был именно таким, какие носят креолы: блуза из сурового полотна, но сшитая не на обычный французский лад, а на манер креольской охотничьей куртки, со множеством складок на груди и красиво драпирующаяся на бёдрах. К тому же качество ткани — тончайшее неотбеленное льняное полотно — показывало, что юноша скорее заботился об изысканности туалета, чем о его практичности. Панталоны молодого человека были из великолепной голубой хлопчатобумажной материи производства опелузских мануфактур. Собранные у пояса в крупную складку, они кончались у щиколоток разрезом, украшенным длинным рядом пуговиц, которые при желании можно было застегнуть. Жилета на нём не было. Вместо этого на груди топорщилось пышное кружевное жабо. Обут он был в прюнелевые, отделанные лаком светло-коричневые башмаки на шёлковой шнуровке. Широкополая панама завершала этот поистине южный наряд.
Но ни в головном уборе, ни в обуви, ни в блузе и панталонах не было ничего кричащего. Всё гармонировало друг с другом, и всё полностью отвечало требованиям моды, принятой тогда на Нижней Миссисипи. Так что не наряд юноши привлёк моё внимание — такие костюмы мне приходилось видеть чуть ли не ежедневно. Значит, дело было не в этом. Нет, не платье пробудило во мне интерес к нему. Может быть, тут сыграло роль то обстоятельство, что он — или во всяком случае, мне так почудилось — —подал мне шёпотом совет. Но и это было не главное. Что-то в самом его лице приковало моё внимание. Я даже подумал было: уж не встречал ли я его раньше? При более ярком свете я, возможно, в конце концов вспомнил бы, но он стоял в тени, и мне никак не удавалось его хорошенько рассмотреть.
Когда же я снова поднял глаза, его уже не было в углу салона, и несколько минут спустя раздались выстрелы и крики на палубе…
— А теперь, мсье, разрешите узнать, почему вы непременно желаете говорить со мной и что вы имеете мне сообщить?
Непрошеное вмешательство юнца начинало меня раздражать. Да и кому приятно, чтобы его ни с того ни с сего отрывали от партии виста, даже проигранной!
— Я желаю говорить с вами, ибо принимаю в вас участие. А что имею вам сообщить, вы сейчас узнаете.
— Принимаете во мне участие! Но чем я обязан, позвольте вас спросить?
— Хотя бы уже тем, что вы иностранец, которого собираются обобрать, что вы — "карась".
— Как вы сказали, мсье?
— Нет, нет, не сердитесь на меня! Я сам слышал, что вас называли так между собой ваши новые знакомые. И если вы опять сядете играть с ними, боюсь, что вы оправдаете этот почётный титул.
— Это, в конце концов, нестерпимо, мсье! Вы попросту вмешиваетесь не в своё дело!
— Вы правы, мсье, это не моё дело, но оно ваше и… ах!
Я уже собирался было покинуть несносного юношу и вернуться к прерванной партии виста, но грустная нотка, вдруг прозвучавшая в его голосе, заставила меня изменить моё решение, и я остался.
— Но вы так мне ничего и не сказали.
— Нет, сказал. Я предупредил вас, чтобы вы не садились за карты, если не хотите проиграться. И могу лишь повторить свой совет.
— Правда, я проиграл какие-то пустяки, но ведь отсюда вовсе не следует, что счастье не переменится. Тут уж скорее можно винить моего партнёра — он играет из рук вон плохо.
— — Ваш партнёр, насколько я понимаю, одни из опытнейших картёжников на Миссисипи. Если не ошибаюсь, я уже встречал этого джентльмена.
— А, так вы его знаете?
— Немного. Вернее, знаю кое-что о нём. А вы-то его знаете?
— Впервые вижу.
— А остальных?
— Я никого из них не знаю.
— Значит, вам неизвестно, что вы играете с "охотниками"?
— Нет, но я рад это слышать. Я и сам немного охотник и, вероятно, не меньше, чем они, люблю собак, лошадей, хорошие ружья.
— Мсье, вы, как видно, меня не поняли. Охотник в вашей стране и "охотник" на Миссисипи — это не одно и то же. Вы охотитесь на лисиц, зайцев, куропаток. А дичью для таких господ, как эти, служат "караси", или, вернее, их кошелёк.
— Так, стало быть, я играю с…
— С профессиональными картёжниками — пароходными шулерами.
— Вы в этом уверены, мсье?
— Совершенно уверен. Мне часто приходится ездить в Новый Орлеан, и я не раз встречал эту компанию.