Степан Никанорович сел. Они разговорились.
– Вы давно работаете в "Арсенале"? – спросила Марина.
– Я, можно сказать, потомственный рабочий. Андрей тоже будет рабочим, как только кончит реальное училище. Я хочу, чтобы он узнал жизнь рабочих, так сказать, на собственной шкуре. А потом он сможет учиться дальше, я препятствовать не буду!
Степан Никанорович говорил осторожно, словно не вполне доверяя своей собеседнице. Марина это почувствовала и встала.
– Я надеюсь, что когда-нибудь мы познакомимся ближе. Помните, что я всегда готова помочь вам всем, что в моих силах.
– Ну что ж, – просто сказал рабочий. – Может, когда-нибудь и понадобимся друг дружке. Только уж девочку свою вы держите в руках, – провожая Марину, добавил он.
Динка с нетерпением ждала мать. Марина пришла расстроенная, молча опустилась на стул и прижала холодные ладони к пылающим щекам.
– Ну что? Мамочка, что? – в тревоге спрашивала Динка.
– Боже, какого стыда я натерпелась… Никогда в жизни не приходилось мне быть в таком положении, – простонала Марина.
Динка бросилась к матери:
– Из-за меня? Да? Мамочка!
Марина кивнула головой.
– Мама, клянусь тебе, что это последний раз! Последний-распоследний! Мамочка! Я сама не знаю, что со мной бывает! Меня словно вихрь какой-нибудь поднимет и несет!
– Так для этого человеку даны воля и разум! Чтобы всякий вихрь не хватал его за шиворот и не тащил куда попало! – с возмущением и горечью сказала Марина.
– Мамочка…
– Ну что "мамочка"? Что "мамочка", Дина? Я сидела как девчонка и слушала эти суровые слова старого рабочего. Как девчонка!
Она передала Динке весь разговор с отцом Андрея.
Динка сидит, опустив голову и молча перебирая руками влажную траву. Рядом, тихонько всхрапывая, пасется Прима. Свет месяца падает на Динкину голову, на одинокую березу. Дрожат на березе листья.
"Что же я сделала тогда? Предала Хохолка, опозорила мать… Каялась, кляла себя и плакала…"
– Грош мне цена! – сурово говорит Динка. – Какой я была, такой и осталась! Грош мне цена! – гневно повторяет она и, ухватившись за гриву, вскакивает на лошадь. – Моя жизнь никому не нужна, но я не потрачу ее зря! Я буду бить всех Матюшкиных, бить, пока не убьют меня! Мы вместе будем бить – я, Жук и Рваное Ухо! Вот как мы будем! Вперед, Прима!..
Леня стоит на дороге, не зная, куда идти, где искать Динку. Мышка тоже не спит, и оба они чувствуют себя виноватыми. А месяц уже высоко, и на дороге слышен топот.
– Макака! Макака… – шепчет Леня, снимая с лошади свою подругу. – Прости меня, прости…
И Динка снова запутывается в себе самой, в своих близких. Ах как трудно жить на свете, когда тебе пятнадцать лет, когда твой ум еще не окреп, а жить чужим умом тебе уже не хочется!
Глава 24
Сообщница
На станцию едут вчетвером. Леня правит, Мышка и Марьяна рядышком на сиденье, а Динка у них в ногах. Леня, Динка и Мышка безразлично и молча смотрят на дорогу; они не выспались, и на душе у всех троих нарастающая тревога за мать. Болтает одна Марьяна:
– Ой и смеху было в экономии! Бабы та девки обреготались з нашой Динки! Як вона в того жениха горшками паляла!..
Марьяна говорит и смеется одна, Леня не поворачивает головы, Динка смотрит вниз, Мышка насильственно улыбается из любезности, и Марьяна переходит на насущный вопрос о купле кабанчика:
– Як попадется на базаре хорошенький поросеночек, дак куплю, Ефим каже – нема чем годувать, но я все единственно куплю! Пока лето, буду нарезать ему травы та крапивы, трохи присыплю отрубями, а там к осени картопля поспеет… Зимой все сгодится.
Замолкает и Марьяна, погрузившись в свои хозяйственные заботы.
У дачной станции Прима останавливается. Мышка и Леня торопятся на поезд. Потом сходит и Марьяна, она разносит дачникам молоко.
Динка подъезжает к почте. Но почта закрыта, на дверях веранды висит тяжелый замок. Динка обходит дом, заглядывает в окна. Нигде не видно хозяев.
"Сегодня все на базаре. Может, эта ведьма и Мишу с собой потащила носить за ней покупки… Чертова барыня!" – раздраженно думает Динка, залезая в бричку.
На базарной площади стоят возы. На земле яркими вышивками на рубахах и цветными платками пестрят ряды девок и баб. Перед каждой на чистых рушниках и рядне разложены деревенские продукты: яйца, творог, стоит сметана в глечиках, кое-где, лежа на боку и раскрыв клювы, тяжело дышат и трепыхаются связанные куры. Динка привязывает около забора Приму и торопится на базар. Она ищет в толпе дачников тучную фигуру почтовой ведьмы, рассчитывая рядом с ней увидеть и Почтового Голубя. Где они могут быть? По краю небольшой площади стоят телеги с сеном, с мешками овса и ржи, с поросятами, с картофелем, с дровами. Всюду слышен смех, украинский певучий говор, закликанье дачниц и отчаянный поросячий визг. Около рундука с мясом на разбитой колоде приказчик из лавки рубит мясо и длинным тонким ножом режет на полоски прозрачное розовое сало. Динка сглатывает слюнки: давно она не ела такого сала с горбушкой хлеба, натертого чесноком. Но денег у нее нет, раз у Лени нет, значит, и у нее нет даже на мороженое.
"Глупость все это… сало какое-то, – машинально думает она, отводя глаза и проталкиваясь к мясному рундуку. – Может, ведьма покупает мясо?" Но "ведьмы" не видно и тут, а вместо нее вдруг над самым ухом Динки раздается знакомый голос:
– Вот корзинки, плетеные прочные корзинки!..
Динка быстро оглядывается. Сзади нее, обвешанный туго сплетенными из зеленых прутьев большими и маленькими корзинками, стоит Жук.
– Купите корзинку, барышня! Крепкие, прочные, недорого прошу! – громко говорит он и, потряхивая корзинками, наклоняется к ее уху: – Отойдем… торгуй корзинку…
– Дорого… очень дорого ты просишь, – наугад бросает Динка, примеряя на руку корзинку.
– Да что вы, барышня… плетенье-то какое, век будет служить! – Жук вскидывает корзинку, гнет плетеную ручку. – Знаешь Матюшкиных? – тихо шепчет он. – Укажи… Недорого, барышня. Берите, не пожалеете! – громко кричит он, делая неуловимое движение бровями, но в глазах Динки смятение, испуг.
– Нельзя сейчас… схватят, убьют… – шепчет она побелевшими губами, машинально разглядывая на свет плетеное дно корзинки.