Заканчивая последний, декабрьский, номер "Дневника писателя" за 1877 г., прощаясь здесь в специальной заметке "К читателям" с подписчиками и другими читателями "Дневника" и вновь подтверждая в ответ на их вопросы, что в 1878 г. "Дневник" выходить не будет, Достоевский в объяснение причин этого писал: "В этот год отдыха от срочного издания я и впрямь займусь одной художнической работой, сложившейся у меня в эти два года издания "Дневника" неприметно и невольно" (1877 декабрь, гл. 2, § V). Приблизительно в это же время Достоевский занес в одну из своих записных тетрадей следующую заметку
"24 декабря (18)77 г.
Memento. На всю жизнь.
1) Написать русского Кандида
2) Написать книгу о Иисусе Христе
3) Написать свои воспоминания.
4) Написать поэму "Сороковины"
(Все это, кроме последнего романа и предполагаемого издания "Дневника", т. е. minimum на 10 лет деятельности, а мне теперь 56 лет)" (XXII, 14).
Под "последним романом" здесь разумеются будущие "Братья Карамазовы". Но и три других замысла, фигурирующих в этом плане, не будучи осуществленными в виде самостоятельных произведений, влились в замысел "Карамазовых" или, во всяком случае, получили в нем определенное отражение.
Один из них — "поэма "Сороковины"", замысел которой относится еще к лету 1875 г. По известному нам авторскому плану она должна была быть осуществлена в виде "Книги странствий", описывающей "мытарства 1 (2, 3, 4, 5, 6 и т. д.)" (IX, 6). Среди заготовок для нее в тетради Достоевского особенно важен разговор Молодого человека с сатаной, частично предвосхищающий беседу Ивана Карамазова с чертом, ее интонации и самый образ собеседника Ивана: "Меня всего более бесит, что ко мне приставлен ты <…> как ты глуп" (IX, 6). В "Братьях Карамазовых" название "Хождение души по мытарствам" отнесено к трем главам (III–V) девятой книги романа "Предварительное следствие", описывающим "первое", "второе" и "третье" мытарства Мити (душе которого суждено в романе умереть и воскреснуть не буквально, но символически).
Как ответвление замысла "книги о Иисусе Христе" можно рассматривать поэму "Великий инквизитор".
Третья тема из отмеченных в списке, реализованная в "Карамазовых", это тема "русского Кандида". С нею непосредственно связаны не только разговор Коли Красоткина с Алешей о "Кандиде" (1759) Вольтера в главе VI десятой книги ("Раннее развитие") и упоминание Иваном изречения "старого грешника" Вольтера в главе "Братья знакомятся" о боге как "выдумке" человека (кн. V, гл. III), — но и одна из центральных нравственно-идеологических проблем всего романа, формулируемая Иваном в следующей главе "Бунт": может ли человеческий разум принять мир, созданный богом, и поверить в установленную им в мире гармонию при наличии несправедливости, разрушений, зла и страданий невинных людей? Вольтер в "Поэме о гибели Лиссабона" (1756; русский перевод — 1763) и в примыкающей к ней по теме философской повести "Кандид" оспаривал отвлеченный оптимизм Попа и Лейбница, их учения о том, что частные случаи зла в природе и обществе компенсируются общим благом, являются подтверждением установленной богом, извечно заложенной в природе вещей "мировой гармонии". Напоминая о совершающихся постоянно зле и страдании, являющихся, по его оценке, не "частным случаем", но законом жизни природы и общества его эпохи, французский философ-деист призывал не закрывать на них глаза, не мириться с ними, но всегда помнить о страданиях окружающих людей, помогать им, активно трудиться и по мере сил этим способствовать общечеловеческому прогрессу. Точно так же Достоевский в главе "Бунт" отвергает всякое пассивно-созерцательное отношение к человеческим страданиям, независимо от того, какими — религиозными, философскими или мнимо гуманистическими — аргументами его бы ни пытались оправдать, по мнению Ивана, в различных случаях. В протесте против идеи "мировой гармонии", основанной на признании мнимой неизбежности зла и страданий невинных людей, освященных некими отвлеченными "высшими целями", и в то же время в призыве, сформулированном в речи о Пушкине, к труду на "родной ниве" во имя общего братства всех людей (перекликающимся с заключительными словами вольтеровского "Кандида": "Надо обрабатывать свой сад") и было, по-видимому, заключено зерно замысла неосуществленного "Русского Кандида" Достоевского, основные идеи которого получили гениальное философско-художественное выражение в его последнем романе.
Особого упоминания заслуживает то, что в главах 8–9 повести Вольтера выведен Великий инквизитор, а в главах 14–15 действие переносится в государство иезуитов в Парагвае, о котором в "Кандиде" говорится: "Los padres (отцы-иезуиты. — Ред.) владеют там всем, а народ ничем: не государство, а образец разума и справедливости".[41] Эти мотивы, предваряющие проблематику поэмы "Великий инквизитор", могли учитываться Достоевским при обдумывании замысла "Русского Кандида".
Первое сообщение о замысле, к реализации которого Достоевский собирался приступить, прощаясь в конце 1877 г. с читателями "Дневника писателя", содержится в письме к писателю и педагогу В. М. Михайлову от 16 марта 1878 г.: "Я замыслил и скоро начну большой роман, в котором, между другими, будут много участвовать дети и именно малолетние, с семи до пятнадцати лет примерно. Детей будет выведено много. Я их изучаю, и всю жизнь изучал, и очень люблю, и сам их имею. Но наблюдения такого человека, как Вы, для меня (я понимаю это) будут драгоценны. Итак, напишите мне об детях то, что сами знаете".
0 том, что в начале 1878 г. Достоевский всецело был погружен в составление плана романа "Братья Карамазовы", пишет в своих воспоминаниях А. Г. Достоевская.[42]
Первый же листок с черновыми заметками, сделанными в 10-х числах апреля 1878 г., позволяет заключить, что к этому времени план будущего романа "о детях" еще обдумывался, но уже было ясно, что сюжет его вберет в себя события, о которых Достоевский собирался рассказать в неосуществленном замысле 1874 г. "Драма. В Тобольске…". Об этом свидетельствует запись: "Справиться: жена осужденного в каторгу тотчас ли может выйти замуж за другого?".