Марылька слушала с замиранием сердца речи Выговского; вся ее тщеславная душа затрепетала от одной мысли, что такое сказочное величие возможно.
– Неужели, коханый пане, ты серьезно можешь говорить об этом? – воскликнула она, вспыхнув румянцем восторга.
– Не только серьезно, но и убежденно; я полагаю, что это единственный надежный исход. Нам ведь остается одно: или примкнуть к кому нибудь под опеку, а проще говоря под ярмо, или воспользоваться союзом с маестатным соседом, а то и более прочною связью, да и зажить своей властной самостоятельной жизнью... Но к кому же примкнуть?.. Остаться, как были, при Польше – значит никогда не иметь покоя и защищать с саблей в руках каждый свой шаг. Ведь сейм никогда не согласится на нобилитацию козаков, никогда не уступит нам во владение наших земель, не допустит нашего митрополита в посольскую избу... Стало быть, и пойдет бесконечная кровавая драка. Я уверен, да и гетман тоже, что этот мир на полгода, не больше... Ну, вот Турция еще предлагает покровительство; гетман скорее к ней склонен, чем к Польше... да народ наверное воспротивится; положим, тут еще можно бы кое что придумать, если приготовиться... вот еще Ракочи, – ну, он со своими силами не важен... Значит, самое лучшее – подумать о своей власной хате; говорят, что в своей хате – своя и правда.
– Да как же это возможно? Все ведь накинутся.
– Можно, моя ясная пани; твой разум так светел, и ты, пани, так постигаешь все политичные справы, что поймешь всё; яснейшей нашей пани гетмановой я могу доверить все тайны и даже сам попросить у нее содействия. Мультанский господарь вот шлет уже третий лыст – просит у нас помощи от соседей, что лезут захватить его господарский престол, а там вошло просто в обычай: захватит кто либо престол, пошлет гарач султану, получит утверждение и господарит, пока его другой кто не скинет. А нужно добавить, что у настоящего господаря, Лупула, нет наследника сына, а есть только две дочери: одна за Радзивиллом, а другая подросток невеста и неописанной, как все говорят, красоты, – так вот из за нее и буча... Что, если бы гетман послал с войсками своего сына Тимка да внушил бы ему присвататься к ней?.. Впрочем, я думаю, что Тимко, как увидит ее, так и сам загорится... Господарь будет, конечно, в наших руках и не посмеет отказать сыну гетмана, – а то можно будет на всякий случай послать еще тысяч тридцать сватов на границу, – улыбнулся лукаво Выговский. – Свадьбу сыграем и, принявши протекторат Турции, утвердим Тимка па мультанском престоле, соединим таким образом гетманскую кровь с маестатной да мало помалу оснуем свое русское княжество от Балкан до Дона и от Случи до моря.
– Ах, какой ты, пане, волшебник! – закрыла в истоме Елена глаза. – Ведь это такая картина, что задохнуться можно от прилива восторга... и если б дружно напрячь все силы... ой, какое величие! Но... гетман в эту минуту, быть может, подписывает рабский договор?
– Успокойся, наша царица, такие договоры скоро не пишутся, да и притом московский царь третий раз решительно отказал гетману, как меня заранее уведомили. Теперь весь наш расчет – поссорить с Польшей Москву, и гетман за это взялся, а уж за что он возьмется, то так и будет. Вот только нужно подготовить всю нашу справу ко времени их стычки: Польша будет вовлечена в новую борьбу и обессилится вконец, а мы тем временем заключим союз с Турцией, оженим Тимка и вызовем патриарха Паисия в Львов для коронования нового могущественного монарха.
Елена схватилась с своего места и, словно пьяная, порывисто подошла к Выговскому, распростерши руки. Она совершенно забылась и в каком то экстазе чуть не бросилась в объятия генерального писаря; но это было только мгновение, она удержалась и вспыхнула вся от волнения. Выговский понял неловкость ее положения и, поцеловав почтительно протянутую, застывшую в воздухе руку, сказал, раскланиваясь:
– Я поспешу к его милости гетману, может быть, понадобится ему какая либо справка, а к ясновельможной пани гетмановой пошлю Тимка. Пусть пани, как мать, подготовит его. Нужно ковать железо, пока горячо.
– Да, да... Я именно об этом хотела просить пана, – вздохнула облегченно Елена и поблагодарила Выговского за находчивость обворожительною улыбкой.
Выговский удалился, а Елена в волнении стала ходить по ковру в своей уборкой.
– Тимасю! Ты как то дичишься меня, избегаешь все? – подошла она быстро к остановившемуся у дверей в некотором смущении Тимку и поцеловала его нежно в голову. Этот поцелуй залил густым румянцем мужественное лицо статного юнака. – Я нарочно попросила тебя, чтоб поговорить откровенно, – запела она вкрадчивым голосом, – я не знаю, что сталось? Отчего ты изменился? Ведь мы были так дружны... Ты принимал во мне такое участие...
– Теперь ты в нем не нуждаешься, мама, – словно огрызнулся Тимко, подчеркнув последнее слово, и побледнел.
Елена взглянула на него пытливо, с некоторым недоумением и, вспыхнувши, опустила глаза.
– Слушай, мой любый, – взяла она его за руку и повлекла тихо к канапке, –неужели тебе горько, что батько твой исполнил рыцарский долг? Неужели тебе приятнее было видеть мое унижение и слезы? Или ты, может быть, считаешь за глум быть моим названным сыном?
– Нет, не то, не то, – смущался еще больше, а вместе и раздражался Тимко, слегка упираясь и пряча свои глаза, – цур ему!.. Не нужно!
– Нет, нужно, – упорствовала Елена, – нужно! Я не хочу скрытой обиды... Я не заслужила... Сядь вот здесь возле меня, посмотри мне прямо в глаза и скажи: в чем я виновата?
Тимко угрюмо молчал, сжавши брови. Елена смотрела на него своими чудными опечаленными глазами, оттененными длинными ресницами, на кончиках которых дрожали светлые, лучившиеся росинки.
Ах, – вздохнула она тяжело, – разве мы властны в нашей доле? Ведь она распоряжается с нами без спросу. Иной раз она изломает тебя да еще насмеется жестоко, перед самые очи кинет счастие, протянуть бы только руки, а они связаны...
Тимко закрыл ладонями лицо и склонил голову на свои колени.
Елена начала его тихо гладить по кудрявой подбритой чуприне, а потом, наклонившись, снова поцеловала его в жестковатые волосы и промолвила на ухо: