– Го го го го! – расхохотался от души Пучеглазый.
Другие покачали лишь головами.
С раннего утра на рундуке крылечка, выходящего в сад; сидела Елена и вышивала какую то мережку; Оксана сидела ниже ступенькой. Много за эти три дня, после отъезда Богдана, передумала, перетревожилась наша красавица, много она пережгла сил в душевной борьбе. Богдана ей почему то вновь было разительно жаль, – влекли к нему его благородные порывы, его геройская доблесть, а с другой стороны манила ее неотразимо жажда власти, ореол блеска и роскоши. Под конец она до того измучилась в этой борьбе, что ей уже лучше было отдаться на волю судьбы, чем думать о ней, напрягать истомленные силы...
– Да, не думать, не думать ни о чем, – шептала она, – не то не пережить этой пытки! – И Елена кинулась к детям: с старшими бралась за хозяйство, с Андрийком говорила нежно, тепло, Юрку рассказывала сказки, к няне ласкалась, у Оксаны вышиванью училась; и все это с нервною стремительностию, с болезненным возбуждением. Но прошел день, другой – ничего чрезвычайного не случилось, и ее нервы начали не то что успокаиваться, а раздражаться еще новою досадой, что болтовня и хвастливые обещания этого нового обожателя оказались лишь пустоцветом и напрасно наполнили ее сердце тревогой.
Вошла Катря с Оленкой.
– Сегодня, сестричко, у дида собирают баштан, так хотелось бы поехать, день славный.
– Это возле пасеки? – спросила Елена.
– Нет, не у нашего дида, – подбежала оживленная Оленка, – а у Софрона, за Тясмином, под дубиною... там так славно... насобираем опенок. Поедем!
– Поезжайте, поезжайте, мои любые... С кем же?
– Да с Софроном же, – перебила вновь Катрю Оленка, – его подвода за брамою ждет.
– Воловая? – протянула Елена. – Ну, и поезжайте.
– Ия поеду, и мне хочется, – ухватился за Катрю Юрко.
– Что ж, возьми и его... день действительно теплый, – поцеловала Елена Юрка.
А ты не поедешь? – ласкалась Катря. – Конечно, не на волах... а в повозе... или верхом бы с Андрием...
– О! И вправду было б хорошо! – встрепенулась игриво Елена, но сейчас же замялась. – Нет, неудобно всем кинуть господу... Да и, признаться, – добавила она интимно, полушепотом Катре, – не мило мне ничто, пока не вернулся наш тато... все думки о нем... не сходила бы с этого места: отсюда видна вон за млынами гребля, а по ней ему ехать...
Оксана взглянула на нее подозрительно и подумала: "Ишь как поет!"
– Ох, бедный, родненький таточко! – вырвалось грустно у Катри, и она, бросившись на шею Олены, прошептала: – И ты, голубочка!.. Ну, так едемте, детки, – подхватила она Юрка, – а то дид Софрон будет сердиться...
– Поеду и я, Катрусю, – встала было Оксана.
– И тебе хочется, моя любко? – смешалась Катря, – только как же панну оставить одну?
– Натурально, мне одной здесь неудобно, – сухо заметила Елена, – да и что это за гулянье в будни? Нужно работать...
Оксана закусила язык и села.
– Ну, так гайда ж, гайда! – закружилась Оленка, и все выбежали с шумом на дворище.
Оксана хотела было взглянуть, как дети усядутся на возу, но у ней словно оборвалось что, и она, как подкошенная, села снова на свое место; ей сделалось вдруг невыразимо грустно... "Ох, Олекса!" – что то простонало внутри, и она опустила печально голову.
"А детки таки меня любят, – думала между тем Елена, – особенно этот Юрась, и я к нему привыкла, такой хилый, мизерный – жалко!" – и ее незаметно окрыло подкравшееся без спросу раздумье: она погрузилась в него, как в сладкую дрему, и затихла, замолкла, облокотись спиной о перила и откинувши назад голову.
Время незаметно шло.
– А что, панно господарко наша? – подошел в это время дед. – Хе, да они и не чуют! Задумались чи поснули?
– Ах, дид! – вздрогнула панна, а Оксана даже встала почтительно.
– Та дид же, моя господыне! – улыбнулся старик и повел бородой. – Пришел посоветоваться насчет пчел, муха уже стала крепко сидеть. Того и гляди, что холода потянут, то лучше б затепло перенести колоды в зимник, в мшаник.
– А, диду, как знаете, – улыбнулась лицемерно Елена, – не вам до нас, а нам до вас ходить за разумом.
– Э, панно, –захихикал дед, – много ласки, много нам чести, спасибо! Так вот ключа мне нужно да с фонарем кого. "Ишь, как она хитра!" – покачивал недоверчиво он белою как лунь головой.
– Ключи у няни. Сбегай, Оксана, и помоги диду.
Оксана встала было, но дед удержал ее:
– Сиди себе, дытынко! – погладил он ее по голове. – Бабу то я найду и сам... Ого, такой дид и чтоб не нашел бабы, хоть бы баба взлезла на дерево. Мы еще и поженихаемся, по запорожски! – подкрутил он сизый ус. – Ого го! Так я пойду, – всходил он тяжело по ступенькам крыльца, улыбаясь и воркоча: "А хитрая же она да ловкая!"
– А, диду мой любый! – раздался в соседней светлице голос Андрийка, – и я с вами пойду...
– Еще лучше, соколику, – ответил старческий голос, – с лыцарем и нам больше почету.
– Смейтесь! А я таки лыцарем буду.
Голоса удалялись и наконец замолкли.
У Елены почему то повеселело на сердце; она высвободила запутавшуюся в споднице ногу и хотела было побежать вслед за ними, да заметила, что сполз черевичек, и попросила Оксану его поправить; потом встала, потянулась сладко, повела вокруг сада томным взглядом. Вдруг она затрепетала вся и остолбенела; со стороны мельницы подымался черными клубами дым.
– Оксано, взгляни, что там такое? – вскрикнула она наконец.
– Ой! – вскочила та и всплеснула руками. – Горит млын!
Действительно, черные клубящиеся массы уже начинали мигать зловещим красноватым блеском.
От плотины долетал странный шум, похожий на топот несущегося табуна.
– Ой, татары! – кинулась к двери Оксана, вопя неистово.
Елена было вскрикнула, но дыханье оборвалось, и она упала.
В таком положении нашла ее прибежавшая Зося.
– Панно! Что с вами? – тормошила она ее.
– Ой, татары! – пришла наконец в себя и заметалась Елена.
– Не татары, клянусь! – лукаво улыбалась Зося, стараясь увлечь панну поскорее в покои, потому что со стороны сада неслись грозные клики.
– Ай, это смерть! – в ужасе рванулась Елена.
– На бога, панно! Поспешим в горенку, нам не угрожает опасность. На бога, скорее, – здесь будет драка! – и она таки потянула ошеломленную ужасом панну наверх.